Боевой 19-й

Булавин Михаил Яковлевич

— Ладно. Снимите ее.

Наталью ссадили с телеги и оставили при дороге. Она не в силах была подняться. Ломило тело, ныли ноги, в ушах шумело. Ей никак не верилось, что она одна и что вокруг нее нет этих страшных людей. Уже смеркалось, когда крестьяне, возвращаясь с поля, привезли ее в родное село. И не успели Наталью ввести в хату, положить на скамью, как весть о ней обошла всю улицу. В хату набились бабы, ребятин1ки, пришли Натальины подруги, но никто не . мог найти слов утешения. Может быть, потому, что, опасаясь

казаков, боялись громко выражать негодование, может быть, потому, что слишком ошеломило это дикое надругательство над женщиной-матерью.

Ребятишки, испуганно тараща глаза, спрашивали:

— Мамка, чегой-то с теткой Натахой?.

— Хворая она.

— А где она была так долго?

— Да отстань ты, горюшко мое.

Старухи согрели воду, искупали Наталью и, надев на нее белье, уложили на печь. Подруги напоили ее фруктовым отваром, накормили и, плача вместе с нею, утешали:

— Отдыхай, милая, горькая твоя головушка, мы приглядим за тобой.

Тетка Марфа мелко закрестилась, сморщила в кулачок лицо и со слезами вышла , из хаты.

Вечером, узнав о возвращении Натальи, в страшном смятении прибежала из хутора ее двоюродная сестра Аннушка. Otfa сообщила печальную весть о смерти сына. Ребенок умер, как она сказала, от тяжелой пищи.

В селе стоял небольшой отряд казаков. Пригляделись они к селу, к людям, пообвыкли. То ведерко возьмут да принесут обратно с водой и скажут: «Спасибо, хозяйка», то покурят со старйками и пожалуются на жизнь, то парнишку потреплют по головенке, то ласковое слово бросят смущенной девушке. Так и прижились. Трудно дышалось селу от поборов, но наступал вечер, и возникали песни — одна, другая. Пели казаки, тоскуя по дому. Откликаясь, запевали девчата свою «матаню» да «страданье», смелели, перебрасывались словами с казаками.

Но выходили матери, все время оберегавшие своих дочерей, и загоняли домой. А дома какая-нибудь старушка, с суровой укоризной покачивая головой, говорила: «И кого ж это вы надумали привечать! Ваши братья на фронте кровь проливают, чтобы село от этих злодеев ослобонить. Аль вы не знаете, что они с На-тахой Пашковой сотворили, как они над ней, бедной, измывались? Аль вы захотели на наши да на свои головы беду накликать?!» — «Да мы что, — оправдывались девушки, — мы только песни поиграть».

«Ох, глядите вы у меня, — грозилась какая-нибудь строгая мать и многозначительно показывала на вож-жовку: — Со двора сгоню, и света не взвидите...» —-придумывала еще десяток кар.

Но как только наступал вечер, девушек вновь тянуло на улицу. Хотелось пройтись по селу с заливистой звонкой песней.

Как и многие села, не убереглась и Рогачевка от внезапного налета мамонтовцев. Стерегли ее всю ночь до утра члены сельсовета. Часто дежурил и Груздев. Но враги

нагрянули в село неожиданно, незаметно, с равнинного места, не ночью, не на заре, а днем, когда все были заняты работой.

Груздева едва успела уведомить соседка, что к его хате скачут трое конных.

Вспомнил Петр Васильевич о своем нагане, подаренном Зиновею, и пожалел. С ним все-таки на сердце блаже. Проворно перелез через тын и в чем был, без шапки бросился на огороды к лозняку. Ночь провел в поле, а куда податься дальше — не знал. Скрывался где мог, изнывал от скуки и безделья. Хотела Арина послать Мотьку за селом поискать отца, но соседи отговорили.

— Ты смотри, Ариша, не дури, сохрани тебя бог. Сейчас за Петром Васильевичем блюдут. Мальчишка побежит и след укажет, тогда пропадай, бедная головушка.

На третий день тайно, ночью, явился к Арине Петр Васильевич, переговорил, дал наказ, оделся потеплее, взял хлеба и ушел.

Больше недели выслеживали и караулили Груздева. .

Стояла полночь. Голосисто кукарекали петухи. Груздев вылез из лозняков и стал пробираться к хате.

Выстрел щелкнул словно капкан. Тяжкий топот обрушился на огороды. В темноте громко рявкнуло:

— Стой!.. Душа из тебя вон!

Приглушенный голос простонал:

— Не сдамся!

Что-то свалилось... Хруст суставов... Клубок шевелящихся тел. Прерывистое дыхание..«

— Крути руки!.. Назад!..

— Прикладом по хребтине, осади!

Спокойный голос поодаль:

— Взяли?

Ответный задыхающийся:

— Взяли!

Тот же спокойный:

— Ведите!

В светлой горенке против плотного бородатого есаула стоял с непокрытой седой головой Груздев. Один борт пиджака был разодран сверху донизу. Расстегнутый ворот синей рубахи обнажал грудь с костлявыми ключицами.

— Сядьте, — вежливо предложил есаул.

Груздев сел. У него часто билось сердце , и заметно

вздымалась грудь.

— Устали? — спросил есаул, разглаживая большую седую бороду.

— Да, — коротко ответил Груздев.

— Где скрывались?

— Там уж .меня нет.

— Будем разговаривать?

— Не стоит.

— Почему?

— Сами понимаете. Мне стукнуло пятьдесят годов.

Седой весь... Пожил бы еще годков десять, сына ради, но... понимаете, не сговоримся мы с вами.

— Вы председатель сельского совдепа?