Боевой 19-й
Шрифт:
Наталья вытирала глаза, Семен хмурился и смотрел перед собой. Он ловко скрутил тремя пальцами правой руки цыгарку, закурил и с трудом выговорил:
— Ия горькую весть принес Любахе Петрушевой. Клим убит.
— Ой, Лю-убушка! Горькая головушка!.. — запричитала Наталья.
— Ну, Наташа, будет, не мути ты мою душу,— попросил Семен.
Вышла Арина и бросилась на шею Семену. Все вспомнилось. Старое горе смешалось с новым и прорвалось в бурных женских слезах.
—
Из дверей мельницы выглядывала черная голова Мокея. Он злорадно улыбался.
— Ну, поехали, поехали, — торопила Арина.— Свези Семена, а потом вертайся, Наташа.
Дорогой Наталья осторожно спросила Семена об Устине.
– — Последний бой мы вели возле станции Тамбов, — рассказывал Семен, — тут меня три раза, поранило, и больше никого я не видел. Не помню уж, как меня товарищи вынесли из боя, только через какое-то время я опамятовался в госпитале. И как приключилось это заражение, значит, крови, то доктор сказал: либо тебе, Семен, помирать, либо жить без руки. Ну, я согласился жить. А Устин, стало быть, подался дальше. Горяч он в бою, меры нет. Как шальной, в самое пекло кидается. Где он теперь — и не скажу, Наташа, не знаю.
Вечером весть о возвращении Семена Быкова облетела все село. Стало на одного мужика и на одну вдову больше. Радость ходила в обнимку с горем. Потемнела Любаха, потухли глаза, и сразу будто на десять лет постарела. Детишки присмирели, тихо и печально в хате Клима Петрушева. Долго еще будет Любаха плакать, просиживать у окна длинные осенние ночи и в неизбывной тоске своей стонать и звать дорогого мужа.
Приходили к ней бабы. Утешали.
— И наше сердце гложет боль. Но не поддавайся лиху, что же делать, слезами горю не поможешь.
— Уж так повелось. Мужикам нашим — воевать, а нам, бабам, — страдать. Терпи да ребятишек расти.
Анюте Быковой трудно было смириться с тем, что муж без руки. Глянет на Семенову культяпку, подожмет губы и из хаты вон. Выплачется и снова в хату.
Пришел новый председатель сельсовета, бедняк Федот Тычков, и на жалобы Анюты спокойно сказал:
— Абы не без головы. На тот случай и даны две руки человеку. Ты радуйся. Твой вот вернулся, а Люба-хин никогда не вернется. Понимать надо.
Он подробно расспрашивал Семена о положении на фронте, о земляках, о том, что делается в городах и как живут там люди, и чем думает теперь заняться Семен.
—: Как чем! — удивился Семен. — Крестьянством.
— Трудно тебе будет..
— Понятно трудно, Федот Лукич, но надо прилов-чаться. Вот вишь, как кручу цыгарки, — показал ой.
— Их вовсе можно бросить, цыгарки-то. Ты вот головой шевели.
Они
— У меня струмент есть, — продолжал Семен мечтательно, — топор, пила, фуганок. Плотництвом, сто-лярством займусь.
Федота Лукича от хмельного бросило в пот, он раскраснелся и от второго стаканчика отказался наотрез.
Прощаясь, еще раз заметил:
— Тебе теперь головой больше работать надо, а не р»укой. Ну, поглядим еще, обмозгуем. Староват я стал, Семен. Ноги не держат, на уши и глаза ослаб. Мне пора, брат, на печь, да делов пропасть. Ну, будь здоров!
Не прошло и недели, как Семена вызвали в сельсовет.^ Его ожидали представитель из укома партии Чекунов и Федот Лукич.
Федот Лукич, пододвинув к столу табуретку, жестом пригласил Семена сесть. Чекунов снял пенсне и, протирая платочком стекла, смотрел на Семена близорукими глазами. На нем была кожаная фуражка с (красной звездой и новая солдатская шинель, длинные полы которой почти скрывали ботинки с туго намотанными обмотками. Через плечо висел в кобуре револьвер.
— Здравствуйте! — он надвинул на нос пенсне и подал Семену руку*
— Здравия желаю, товарищ, не знаю, как вас величать.
— Чекунов. Подсаживайтесь поближе.
Он вытащил тетрадку и карандаш, но ничего не записывал.
— Бедняк?
— Так точно, бедняк.
— Ну, расскажите нам, как воевали, товарищ Быков, — начал Чекунов.
— Ох, — покачал головой Семен, — это больно долго. Я ведь с самого четырнадцатого.
— А вы о гражданской.
— В гражданской я добровольно. Бился под Тамбовом. Вот, — показал он на культю. — Бились мы люто, невозможно рассказать. Людей было маловато и патронов не хватало. Одиннадцать атак отбыли, а все же ослабли. Слыхали, будто измена была, а то бы мы устояли. А вы это к чему, товарищ?
— Я из уезда, по поручению укома партии, прислан для укрепления советской власти на селе.
— Ага. Так, так, это хорошо. Укреплять надо. За то и бьемся.
— Вот мы подумали, подумали и решили остановиться на вас.
— То есть как это, дозвольте спросить?
— Давайте поближе к делу. Вы крестьянин-бедняк, фронтовик, человек опытный, советской власти преданный. Вот мы и решили выдвинуть вас на пост председателя сельсовета.
Семен глянул на Федота Лукича, потом на Чеку-нова и, убедившись, что они не шутят, воскликнул в крайнем изумлении:
— Да вы что, — смеетесь? Какой же из меня председатель? Человек я инвалидный, к войне не гожий, к труду малоспособный, руки у меня нет, как я руководить буду?