Боевой 19-й
Шрифт:
Чекунов улыбнулся, а Федот Лукич вставил:
— Голова-то у тебя есть?
— Понятно, имеется... Да вы це шутите, — вдруг заговорил он с чувством уязвленного самолюбия, увидев улыбку на лице Чекунова. — Я две войны, считай, отгрохал, на действительной три года пропотел, и, кабы не ранение, я до сей поры...
— Вы извините, товарищ Быков, — спокойно перебил Чекунов, — вас никто не собирался обидеть. Вас пригласили сюда потому, что знают вашу преданность советской власти, которую вы
Чекунов встал, прошелся и, пожав плечами, заметил:
— Может быть, вы, в связи с близостью врага, опасаетесь, вернее, семья за вас боится? — поправил Чекунов.
— Кто? Я боюсь? — Семен встал. — Я с беляками сходился грудь об грудь, а не то что. Я австрияков на карпатском фронте гонял. Я добровольно пошел защищать советскую власть, а семья моя мне не помеха.
— Так в чем же дело, товарищ Быков? — Чекунов взял за плечи Семена и усадил на табуретку. — Вас не заставляют делать незнакомую вам работу. Вы великолепно справитесь... — Он закрыл тетрадку и, считая беседу законченной, спросил: — Значит, вы согласны?
— Нет, дорогой товарищ, может сыщется кто лучше меня. Ну, вы поверьте мне. Я инвалидный человек. К войне...
— Я уже слышал, что вы инвалид. Но вспомните, товарищ Быков, был у вас на селе такой славный товарищ, Егор Рощин. Как он помогал советской власти, и даже воевать умел, когда ворвался враг. А ведь был без обеих ног.
Семен от этих слов потемнел, нахмурился и, немного помолчав, сказал:
—— Ладно. Согласен.
— Товарищ Тычков, созовите сегодня вечером собрание.
Федот Лукич, поглаживая бороду, повернулся к Семену и хитро улыбнулся:
— Ну вот и все, Семен. Обмозговали.
Семен глянул на него и только махнул рукой.
Дома Семен ходил сосредоточенный и говорил мало.
— Аль захворал?. — спросила ласково Анюта.
— Рубаху мне чистую оготовь и сама уберись. Нонче вечером на сход.
Вечер медлил, не торопился, Семен изнывал. Он не выпускал из обкуренных пальцев цыгарки, толкался по хате и сокрушался.
— Ну чего я могу? А все этот Федот накрутил, чтоб ему пусто было. То-то же он тогда: я, мол, стар, ноги не держат.
Как только стемнело, он надел чистую гимнастерку, послал мальчика в сельсовет, а сам сел в ожидании на скамью и стал перелистывать старый журнал-календарь. Календарь был очень скучным, и Семена начало клонить в сон.
— Зовут,, папаня! — крикнул мальчик, вбегая в хату. — Уже все пошли на собрание — и тетка На-таха, и Арина, и все, все. Все в школу пошли — там сбор.
— Пошли, Анюта.
К
Собрание открыл Федот Лукич, но что он говорил, Семен плохо слышал. В голове вертелась одна мысль:
«Ну, чего я могу?»
— Не выпускайте из рук своих то, что дала вам Октябрьская революция и что отныне принадлежит вам, — начал свою речь Чекунов, — боритесь за каждую пядь земли. Это — здание школы. Вы приходили сюда еще в детстве, чтобы научиться из букв складывать слова. Сейчас вы пришли, чтобы научиться управлять государством.
Чекунов говорил горячо и страстно. Его слова, призывающие к борьбе за диктатуру пролетариата, против помещиков й капиталистов, за власть Советов, пронизывали, зажигали душу Семена. В эти минуты ему было приятно сознавать, что он не был в стороне от того великого дела, о котором горячо говорит большевик из города.
Чекунов стоял в расстегнутой шинели, опершись левой рукой о стол, а в правой держал фуражку. Иногда он поднимал перед собой левую руку, словно взвешивал свои слова, прежде чем бросить их в толпу.
Семен посмотрел на односельчан, сидевших плотно друг к другу. Словно завороженные, боясь шевельнуться, они ловили каждое слово Чекунова, не спускали с него внимательных и настороженных глаз.
Было тихо в школе, когда окончил говорить Чекунов. Мигала маленькая керосиновая лампа, разливая тусклый свет.
Федот Лукич выкрутил фитилек. В классе стало гораздо светлее. Затем взял со стола лист бумаги, на котором была написана повестка собрания, и торжественно объявил о выборах нового председателя сельского совета.
— Товарищи! Я стар и болен. Покорнейше благодарю, что вы доверили мне.власть. Рад бы послужить вам еще, но сами знаете, невмоготу мне, осла^ я и прошу ослобо'нить меня. Есть у нас люди, какие помоложе, побойчей и поздоровше.
— Дайте мне сказать, — взволнованно проговорила Арина Груздева.
— Слово имеет жена нашего первого председателя Петра Васильевича Груздева, принявшего героическую смерть от врагов. — Тычков сел.
Сколько раз приходилось Арине встречаться со своими односельчанами в хатах, на улицах и подолгу разговаривать с ними, а вот как довелось сказать перед всеми — будто онемела. Ровно что-то захлестнуло глотку, и она не может вымолвить слова. Первый раз в жизни выступала она перед сельским сходом.