Бог бросил кости
Шрифт:
И тут его мозг проснулся.
Сначала из оцепенения вышла память. Один за другим всплывали образы, впечатления, информация о всём, чем занимался Зормильтон: Атексетская машина, интуитивный нейроинтерфейс, похолодание движущихся частей, сокращающийся материал вроде металла, работающий, как мускулы. Первостепенной задачей Зормильтона был контроль над технологией, которая позволяла этой машине шевелиться — поэтому он потратил столько времени на эксперименты с Персивалем и Лорианом, позволявшие рассмотреть и задокументировать движение каждой детали. Однако…
Следующим проснулся анализ. Машина
Далее активировалось ассоциативное мышление: энергия перемещается внутри самого материала, источников её нет, значит, возможно, она заключена в самом материале — Память подсказала, что это была гипотеза Зормильтона номер два об источнике энергии. При этом материал охлаждается, а не нагревается — значит, происходит поглощение тепла… Стоп.
Мацело моргнул пару раз, чтобы мысль уложилась в голове.
Материал поглощает тепло, тепло — это энергия.
В Атексетской машине отсутствует источник энергии.
Следовательно…
Мацело улыбнулся, осознав, что прошло не больше пяти секунд с последнего сказанного слова — Зормильтон мог не заметить размышлений. Раз происходит переход тепла в кинетическую энергию твёрдого тела, значит, в системе понижается энтропия — что нарушает второе начало термодинамики, если не упущены источники. Однако нарушение второго начала — прямое следствие именно того, о чём мозг Мацело не забыл ему напомнить.
— Альмер, — проговорил Роберт, наполняясь азартом. — Похоже, машина ваша работает на эффекте, который я пытаюсь получить у себя в лаборатории…
Зормильтон вскинул бровь.
— Готовы проверить? — спросил он заметно окрепшим голосом.
— Определённо, — улыбнулся Мацело, протягивая тому коробку печенья. — Закусим на успех?
— Всё очень просто, — сказал Мацело, фиксируя датчики на машине. — Гораздо проще, чем создать условия для этого эффекта, которые здесь, возможно, уже получены до нас. Если мы запустим локальный релятивистский триггер, то обнаружим утечки вот здесь и вот здесь, — Мацело указал на датчики. — Следим за экраном, программа для анализа в моей директории, пароль традиционный, но с единицей на конце…
На цепях посреди лаборатории висела Атексетская машина, рука которой была сплошь покрыта разнообразными приборами. Большая часть из них требовалась, чтобы создавать необходимые искривления в пространстве-времени, что по теории Эйнштейна — Верлинде должно было приводить к проявлению эффекта — а улавливать его должны были датчики. Как предполагал Мацело, помимо всего прочего, эффект должен был привести к сокращению механической «мышцы» в качестве побочного действия — но он не знал, будет ли вообще это заметно невооружённым взглядом.
— Программа готова, жду команды на запуск, — просигналил Зормильтон, заняв своё место за мониторами и пустыми коробками.
Мацело соскочил
— Запускайте! — махнул он рукой и повернулся к машине.
— Прогреваю… — Зормильтон щёлкнул клавишей, и приборы медленно загудели. — До пуска пять, четыре, три… два… один…
Атексетская машина резко согнула руку, раскрошив в сгибе локтя установленное туда оборудование. Зормильтон охнул. Осторожно он посмотрел в сторону Мацело — но тот лишь раскинул руки, и лицо его медленно приобретало черты восхищённой и удовлетворённой улыбки.
— Да… Да, да, да! Это победа, Альмер! — прокричал, наконец, он.
— Поздравляю, Роберт, — улыбнулся Зормильтон. Он оглянулся в пустоту лаборатории, и взгляд его заметно потускнел. — Боюсь, вы больше меня представляете, что это значит для науки.
— Вполне возможно… — прошептал Мацело.
Роберт чувствовал тяжесть в груди. Всё случилось слишком быстро, он не смог осознать и толком подумать — а сейчас в сознании боролось два чувства. Он отдал свой эффект, дело своей жизни и священный долг другому человеку — а это значит, что он не смог довести работу до конца в одиночку. Но кому отдал? Альмеру Зормильтону, другу, потерявшему близкого человека, учёному, обременённому заданием от самого Агмаила — и что-то в глубине души говорило Роберту, что он поступил правильно. Он посмотрел на Альмера — тонкого старичка, задумчиво разглядывающего машину, увидел, как с каждой секундой молчания всё явственней на лице его проступает скорбь — и сказал:
— Эффект Зормильтона — Мацело? Звучит прекрасно, как по мне.
Альмер улыбнулся, прищурившись.
— Спасибо, Роберт. Спасибо…
Стены Академии больше не были для Лориана домом, куда хотелось возвращаться — ведь не стало единственного человека, который ждал бы его здесь. Хоть обучение у Персиваля продвинулось достаточно далеко, о становлении полноценным Рыцарем оставалось только мечтать. И всё же зачем-то Франц вызвал Лориана сюда — а это значит, что занятия будут продолжаться.
Стучали подкованные каблуки о гладкий пол, Лориан считал шаги, прогоняя прочь всякие мысли. Круглый коридор медленно огибал светлое пространство атриума, в которое наискось заглядывало низкое солнце, и в какой-то момент яркий свет засверкал у Лориана в уголке левого глаза. Лориан считал шаги. Кроме чисел на одинаковых дверях, шаги были единственным ориентиром в этом длинном круглом коридоре.
Дверь двести двадцать семь. Лориан прошёл половину пути. Так же, как двери, мимо пролетали дни, проведённые на поверхности — где-то там, в прошлом, ноль, откуда смотрит вслед отец. Дни, двери, лица — одинаковые, точные копии друг друга, отличающиеся лишь именами и номерами.
Но конец уже виден.
Единственный день, непохожий на остальные: Атексеты явятся, воплощая предсказание Эйонгмера.
Единственная дверь, непохожая на остальные: за ней ждёт Франц.
Франц — единственное уникальное лицо.
Щелчок ручки — дверь открылась, впустив Лориана, и мягко встала на своё место.
— Добрый день, друг мой, — поприветствовал его человек в белом, прислонившийся к стене кабинета. — А вы пришли раньше, чем я ждал вас. В общем, не мне осуждать… Как ваше самочувствие?