Бог Ярости
Шрифт:
— Мы видели видео, — слова срываются с его губ, словно древнее разрушительное проклятие. И я чувствую, что нахожусь на грани очередного срыва.
Только теперь, на удивление, нет черных чернил.
Мама всхлипывает, и от этого Глин плачет еще сильнее.
Папа гладит ее по плечу.
— Астрид, соберись, пожалуйста.
— Мне очень жаль, — она тяжело вздыхает и смотрит мне в лицо на длинном выдохе. — Я никогда не прощу себя за то, что привела ее в нашу жизнь. За то, что ничего не заметила и даже подтолкнула тебя к тому,
— Нет, мама, нет, — прервал я ее. — Ты всегда была рядом со мной. Всегда. Ты уважала мои решения и выбор и никогда не заставляла меня делать то, чего я не хотел. Это я закрылся. Это я решил ничего не говорить. Я никогда… никогда не винил тебя, так что, пожалуйста, не надо. Пожалуйста.
— Я не могу, — по ее щекам текут свежие слезы. — Я просто не могу отделаться от мысли, что если бы не я…
— Не надо, — я качаю головой. — Не говори так, пожалуйста. Это то, что я говорил себе изо дня в день. Я думал, что если бы не я, то эта семья была бы идеальной. Не хочу, чтобы и ты тоже так думала.
— Брэндон, сынок, — папа садится рядом с мамой, и они оба крепко сжимают мою руку. — Эта семья не может существовать без тебя, понимаешь?
— Я не хочу семью без тебя, — всхлипывая, говорит мама.
— Да, Брэн, — Глин гладит меня по щеке, в глазах блестят непролитые слезы. — Я могу быть здесь только благодаря твоей заботе и пониманию. Ты помогал мне бесчисленное количество раз. Без тебя меня бы здесь не было. Так что, пожалуйста, позволь нам помочь теея на этот раз.
— Позволь нам быть твоей семьей, — говорит папа, и я не могу сдержать слезу, скатившуюся по щеке.
Все это время я считал, что разрушаю идеальную семью. Моя нелепая ревность и комплекс неполноценности по отношению к Лэну съедали заживо, и я позволил им поглотить меня, что привело меня к Грейс. После этого все покатилось под откос.
Чем хуже становилось мое душевное состояние, тем упорнее я боролся за то, чтобы остаться на плаву. Чем более зловещими становились мои демоны, тем настойчивее я повторял свою мантру избегания и притворства.
В какой-то момент мой разум ополчился против меня, и я стал своим злейшим врагом. Я хватался за соломинку, боролся за то, чтобы продолжать принадлежать к этой семье, в которой мне посчастливилось родиться.
Я думал, что, если они увидят во мне слабака, человека, который сказал «да», а потом отрицал это и утверждал, что его обидели, они будут разочарованы. Я думал, что если они увидят во мне человека, который ни в коем случае не идеален, то отвернутся от меня.
Но, глядя на их лица, на грусть, смешанную с облегчением, я без тени сомнения понимаю, что был неправ.
Я позволил мрачным мыслям завладеть моей головой и затянуть меня в черную дыру ненависти к себе. И при этом не
Я никогда не думал, что мой величественный отец будет выглядеть так, будто находится на грани срыва из-за меня. И мне хочется обнять его. Я хочу сказать ему, как я благодарен за то, что он у меня есть.
Но сначала…
— Что… — мои слова застревают в горле, и я сглатываю, прежде чем посмотреть на маму. — А как же твоя выставка? Я ведь все испортил, да?
— К черту. Мне не нужна ни она, ни вся моя карьера, пока у меня есть ты, Брэн. Мне нужно, чтобы ты это знал.
Я обнимаю ее, зарываясь лицом в ее шею, дрожа в ее объятиях.
— Спасибо, мама.
— Нет, спасибо тебе, что вернулся ко мне, милый. Спасибо… спасибо…
Папа гладит меня по спине, а Глин опирается на мое плечо, тихонько плача, ее тело дрожит.
И я знаю, я просто знаю, что все будет хорошо, пока они рядом со мной.
Будет больно.
Но не так, как прятаться от них.
Пришло время сказать те слова, которые я должен был произнести восемь лет назад.
Я вырываюсь из маминых объятий и резко вдыхаю.
— Мама, папа. Я должен вам кое-что сказать.
— Что угодно, сынок.
— Думаю, мне нужна помощь. Пожалуйста, помогите мне.
Я потратил, казалось, несколько часов на то, чтобы выплеснуть душу родителям и Глин. Все, что я не мог сказать раньше, все, что я зарывал в своей груди и заглатывал вместе с воздухом.
Было много слез и объятий, но после этого я не испытывал грусти, нет. Скорее, надежду и легкость. Как будто я наконец-то вынырнул из черноты озера, в котором тонул восемь лет.
Папа сказал, что выдвинет против Грейс обвинения в сексуальном насилии над несовершеннолетним, а мама сказала, что добьется исключения ее из художественного совета, который она сейчас возглавляет. Она лишит ее титула в Палате лордов и втопчет в грязь.
От одной мысли о судах и судебном процессе у меня начинает болеть голова, но я хочу справедливости.
Я хочу наконец дать пятнадцатилетнему подростку то, чего он всегда хотел, — справедливость и надежду на то, что однажды он простит меня.
Однажды он посмотрит на меня в зеркало и улыбнется. Пусть даже всего раз.
Я знаю, что на это потребуется время и чертова тонна терапии, но я могу подождать. Он ждал, пока я догоню его, восемь лет, и самое меньшее, что я могу сделать, — это проявить терпение, пока он выходит из пещеры, в которую я так долго его запихивал.
Ранее я разговаривал с психотерапевтом, которого мне направила Национальная служба здравоохранения, и это было тяжело, но я справился.