Бог Ярости

Кент Рина

— Понизь свой гребаный голос, — Леви смотрит на него, а Астрид и Глин рыдают в унисон где-то на заднем плане.

Я не смотрю на них. Не могу.

Поэтому я сосредотачиваюсь на ярости Лэндона. Потому что она говорит с моей.

— Я не буду понижать свой гребаный голос, — он трясется, напрягая мускулы, и на шее едва не проступают вены. — Он мой брат-близнец. Моя вторая половина. Ты не понимаешь, папа. Он… он моя. Другая. Половина. И я не смог быть рядом, чтобы остановить его от попытки покончить

с собственной гребаной жизнью. Я не смог быть рядом, когда все стало слишком. Он оттолкнул меня, и я думал, что он ненавидит меня. Все это время я не понимал, что на самом деле он ненавидел себя.

Мой израненный кулак сжимается, пока я не чувствую жжение от ран и не удерживаю пальцы на месте.

Леви сжимает Лэндона за плечи.

— Если кого и следует винить, так это меня. Я подвел его как отец. Это не твоя вина, Лэн. Ты не мог знать.

— Конечно, мог. Я его брат-близнец. Что толку в том, что меня называют гением, если я не смог спасти единственного человека, который имеет значение?

— Никто из вас не мог знать, — я говорю голосом, который звучит далеко даже для моих ушей. — Он сделал своей миссией прятаться за фасадом и притворяться, что с ним все в порядке. Если — когда — он очнется, ты не будешь играть перед ним в эту игру с обвинениями. Это только заставит его чувствовать себя виноватым. Он и так уже всю жизнь испытывает подобные чувства, так что тебе лучше взять себя в руки, когда ты его увидишь.

Леви безвольно опускает руки по бокам, на его обезумевшем лице появляется страдальческое выражение.

Лэндон бросает на меня свой безумный взгляд, затем тычет пальцем мне в грудь.

— Какого черта ты его не остановил? Ты же был там. Почему ты, блять, не смог остановить его, ты, бесполезная трата гребаного человеческого пространства!

— Лэндон! — Леви оттаскивает его от меня. — Николай — причина, по которой он еще дышит. Твой брат мог сделать это в месте, спрятанном от посторонних глаз, и было бы уже слишком поздно, когда кто-нибудь нашел бы его…

— Ты прав, не смог. Потому что не ожидал этого, — мой голос срывается. — Но мне плевать на тебя и твое мнение, Лэндон. Единственный, кто может злиться на меня, — это он. Не ты или кто-либо еще.

Он рычит на меня, но Леви удается оттолкнуть его.

Как бы я ни ненавидел этого урода, он прав. Если бы я не позволил ему выхватить тот кусок стекла, если бы не разбил этот стакан, если бы не нажал «Просмотреть» на этом гребаном видео, ничего бы этого не случилось.

Но это случилось.

И вот я стою на пороге Смерти, умоляя ее не забирать у меня Брэна.

Он считает, что совершенно запутался, но он единственный, кому удается удерживать меня в настоящем, кто не дает моим мыслям разбегаться в разные стороны неестественным образом.

Пока он со мной, я буду убивать его демонов одного за другим, пока он не будет готов снова посмотреть на себя в зеркало.

Пока

он не простит себя за то, в чем не был виноват.

Врач средних лет с чертами юго-восточной Азии выходит на улицу и снимает шапочку, его лицо осунулось, а движения вялые.

Мое сердце едва не падает на пол. Пожалуйста, скажите мне, что это только потому, что он устал…

— Доктор… — голос Леви звучит напряженно. — Как… мой сын?

— Нам удалось восстановить нервы и вены. Он задел сонную артерию, но, к счастью, первая помощь была оказана достаточно быстро, и его успели доставить сюда вовремя. Ему также повезло, что не пострадали голосовые связки, — он слегка улыбается. — Сейчас его состояние стабильное, но мы будем наблюдать за ним в отделении интенсивной терапии сегодня вечером.

— О, спасибо. Спасибо… — Астрид прохрипела сквозь слезы, и я понял, что они с Глин стоят рядом с нами.

Он говорит что-то о том, что с ними свяжется психиатрическая служба, но я не слушаю.

Мое сердце с грохотом возвращается к жизни, восставая из пепла одним стремительным движением. Мне приходится закрыть глаза, когда из меня вырывается долгий вздох.

Он жив.

Я просил — умолял — его не оставлять меня, и он послушал.

Он не бросил меня.

Твою мать.

Блять!

Я позволяю обжигающим эмоциям пронестись сквозь меня, перекликаясь с органом, который бьется для него. Все вокруг меня впервые дышат, с трясущимися выдохами, бормоча благодарственные молитвы, но я знаю, что даже они понимают, что это не конец.

Это чертово начало.

И я собираюсь сделать первый шаг.

Каждая частичка меня побуждает остаться и увидеть его, взять за руку и сказать, что я никогда не уйду, даже если он меня оттолкнет.

Но прежде, чем я смогу это сделать, мне нужно убить его первого демона.

Не говоря ни слова, я ухожу и набираю номер, по которому звонил после того, как мы приехали.

Он берет трубку после двух звонков.

— С ним все в порядке?

Я издаю прерывистый выдох и киваю.

— Да, пап. Пока что все в порядке.

— Спасибо, черт возьми.

Я выдыхаю в телефон, стараясь не расколоть эту чертову штуковину от того, как сильно я ее сжимаю.

Вскоре после того, как Брэна положили в операционную, я позвонил отцу, разрываясь на части и тяжело дыша. Он сказал мне дышать, а я спросил, как, блять, я должен это делать, когда любовь всей моей гребаной жизни борется со смертью на хирургическом столе.

И тогда я рассказал ему все в словесной рвоте. Все о Брэне и обо мне. Все о том, что эта гребаная педофилка отнимает его у меня и что мне нужно, чтобы она ушла. Была стерта. Уничтожена к чертовой матери.

Папа просто сказал:

— Тогда мы сделаем это.

Пока я с ним разговаривал, он сел в свой частный самолет и сказал, что договорится со своим крестным отцом, чтобы тот нашел эту сучку.

— Только что приземлился, сынок. Мне понадобится примерно час, чтобы добраться до северо-западного Лондона.