Богатырское поле

Зорин Эдуард Павлович

— Прости меня, боярин, совсем слепнуть стал. В псалтирь уже целый год не заглядывал...

— Ну-ну,— кивнул Яким, с удовлетворением отмечая, что люди покорны, как и прежде.— А где же мой староста?

— На жнивах, поди. Где же ему еще быть?!

— Поглядеть разве?

— Погляди, батюшка, погляди,— часто кланяясь боярину в спину, прошепелявил Агапий.

Яким с детства любил народные праздники, оттого и не спешил в село; по узкой тропочке, вьющейся через чертополох и репейник, свернул в поле. Присев под березами на корточки, стал наблюдать

за бабами. Долго томился Яким в добровольном изгнании. И ощущение власти над людьми, вернувшееся к нему с новой силой после разговора с Агапием, доставляло особую радость. «Пусть себе поиграют, а я погляжу»,— благодушно подумал он.

Жнивы в зарев заклинали в русских деревнях каждый год: бытовало поверье, будто это помогает изгнать поселившуюся на полях нечистую силу, которая может попортить скот. Бабы вразброд шли по полю, прижимая к груди горшки с льняным маслом. Время от времени они останавливались и, заклиная, лили на землю масло:

— Мать сыра-земля! Уйми ты всяку гадину нечистую от приворота, оборота и лихого дела...

Понравилось Якиму в Запольной, остался он ночевать у старосты. Не выбрался от него и на следующий день. Угощал его староста медами да сытой, а еще приглянулась Якиму старостова дочь Ульяна.

Только к концу недели приплыл он с Еркой в Москву, оставил лодку у причала и, прихватив суму, пошатываясь с похмелья и от приятной слабости в ногах, направился прямехонько к огнищанину Петряте. Не знал Яким, что Петряты давно уже нет в живых.

4

А у Петряты покойного в избе стоял в ту пору князь Всеволод. На перилах крыльца, поигрывая плеточкой, сидел молодой воин, лузгал орехи, жмурился, как кот, на солнышке.

— Откуда и куда путь держишь, дяденька? — миролюбиво спросил он Кучковича.

— Откуда путь держу, то богу известно,— спокойно отвечал Яким,— а куда — не твое дело.

Воин благодушно улыбнулся и не стал перечить Якиму, только напутствовал его:

— Ступай, ступай. Хозяин-то заждался, поди.

Перепрыгнул Яким через ступеньку и — к двери. Ерка тоже потащился за ним.

— А тебе, мил человек, какая в избе забота? — оттер его плечом воин.

Поглядев на его крепкую шею, на богато украшенную рукоять его меча, Ерка ссору затевать не стал, покорно сел под крыльцом на дубовую колоду.

Смутно тревожась, Яким ткнул носком сапога двери и вошел в темный переход. В переходе пахло нежилым, но из горницы доносились голоса. Что-то раньше редко случалось, чтобы собирались у Петряты гости. Так подумал Яким, но задерживаться не стал, а, низко пригнувшись, чтобы не задеть дверную притолоку, вступил в горницу.

В горнице было много народу — лица все молодые, веселые. Кольчуги и оружие брошены на лавки, на столе — куски мяса, сочиво, ковш с медом. Во главе стола, под образами, сидел очень знакомый обличьем, кучерявый светловолосый дружинник с пушистой бородкой, с сочными красными губами и голубым ясным взглядом. Судя по всему, на пиру он был за старшего, а огнищанина Петряты нигде не видать.

Все обернулись

в сторону вошедшего Якима, но не удивились; тот, что был за старшего, пригласил его к столу.

— Дорогому гостю, боярину Якиму, почетное место,— сказал он нараспев и взглядом согнал с лавки сидевшего напротив парня. Тот тут же перебрался в угол; кто-то услужливо смахнул с лавки невидимые крошки хлеба.

«И с чего бы такая ласка от незнакомых людей?» — с удивлением подумал Яким, но от угощения не отказался, сняв шапку, перекрестил лоб и сел за стол. Тотчас же ему пододвинули глубокую мису и деревянную чару, расписанную красными и зелеными жар-птицами. Виночерпий, высокий, тонконогий, с длинным, как у журавля, носом, плеснув в кубок Якима густого меду, плеснул меду и в кубок старшого.

— Выпей, Яким, выпей и закуси с дороги,— сказал старшой, и все, как-то настороженно замолчавшие было после приглашения старшого, услышав эти слова, загадочно заулыбались.

Яким выпил свою чару до дна, закусил огурчиком. Похрумкал огурчиком и старшой. Низко склонившись над мисами, все ели мясо.

— Поешь и ты мяса, Яким,— повелительно сказал старшой и пододвинул к нему блюдо.— Выпей еще меду...

Якима передернуло. С чего это старшой приказывает? Кто он такой? Почему не называет себя, а на крыльцо посадил воина с нахальным взглядом?..

И тут Яким похолодел от неожиданно пришедшей на ум простой и ясной мысли: пронадеялись они в лесу, прокукарекали, а во Владимире на стол снова сели Юрьевичи.

Старшой, посмеиваясь, разговаривал с виночерпием:

— Ты налей ему, налей. И князю не скупись. Налей и князю. Вишь, какая птица к нам залетела. Пшеном не заманивали, силки не ставили. Сама, по своей воле...

— Всеволод Юрьевич, князь! — закричал, вдруг совсем прозрев, Яким и скатился с лавки под стол — на колени.— Не губи, князь, дай вину искупить.

По едва заметному знаку Всеволода один из воев вынул из кучи оружия на лавке меч и осторожно отошел к двери. Остальные встали за спиной боярина.

— Не губи, князь! — совсем одурев от страха, бормотал еще недавно такой неприступный и надменный Яким.— Я ведь не сам, я ведь как все... Смилуйся!

Он вцепился в полы Всеволодовой рубахи, но тот брезгливо отстранился от него, будто коснулся нечистого.

— Руки-то... Руки-то — в крови,— сказал он.

Яким вздрогнул, осел на пол грудой старого тряпья.

— Вяжите его,— приказал Всеволод.

На Якима тотчас же навалились вои, скрутили его, выволокли и сбросили с крыльца огнищаниновой избы.

— Батюшки, да что же это деется, а? — запричитал Ерка, суетясь вокруг связанного хозяина.— Аль тати в избе? Куды ж это мы с тобой попали, боярин?

Яким, сморщившись, разинул слипшийся рот.

— Пропали мы, Ерка,— только и вымолвил он.

Вечером Якима допросил Михалка. Ночь боярин провел в темнице, а утром его усадили в лодию и велели указывать путь к тому месту, где скрывались Кучковичи. Приставили к Якиму Давыдку с воями.