Богдан Хмельницкий
Шрифт:
«Мовчи, попе! твое то дило нам то задаваты? Ходымо, попе, па двнр: научу я там
тебе як запорожських полковникив шановаты!»
Он вышел из комнаты, проворчавши: «и ваши ксендзы и наши попы уси ростаки-
сины». Очевидец шляхтич уверяет, что Вешняк ударил бы ксендза булавою, еслиб
близко сидел.
Таково было первое свидание.
Хмельницкий горячился более и более, и напрасно витиеватый Кисель хотел
смягчить его вежливостями и комплиментами: полковники,
шипели, как будто гадины какие-нибудь в болоте. Выслушав множество
оскорбительных выраясений, коммиссары разъехались. Воевода просил Хмельницкого
на следующий день к себе обедать.
На другой день, 11-го февраля, было второе воскресенье великого поста. Народ
пьянствовал, й коммиссары от нечего делать пошли глядеть по городу. Они пошли в
церковь, где хотели поговорить с московским послом, но козаки допустили их только
обменяться с ним комплиментами. Они зашли в бывший костел иезуитского
коллегиума; все было разорено, перебито, алтари опрокинуты, гробы открыты; по
надписи одного из гробов, где не было тела, паны узнали, что там покоится прах
основателя коллегиума Луки Жолкевского. «О, кавалер, достойный вечной памяти! —
восклицали они: — и над тобою такое поругание, когда ты был староста
переяславский, воевода брацлавский!»
262
Долго ждал к себе Хмельницкого Кисель. Козацкий предводитель приехал уже
вечером, немного пьяный, в сопровождении нескольких полковников, так же как и он,
не в трезвом виде. Начались разные колкости, козаки твердили о своих оскорблениях,
какие прежде терпели от дворян, вспоминали, как паны их заставляли исправлять
хлопские работы, как казнили мучительною смертью. Хмельницкий доказывал свою
невинность и грозил отнять у поляков всю Русь. Воевода отвечал на придирки
вежливостями. После того Хмельницкий обратился к ясене Киселя и весело закричал:
«Отрекитесь-ка вы, добрые православные паны, от ляхов и останьтесь с нами
козаками. Згине ляцька земля, згине, а Русь буде в тым року паиоваты!»
Хмельницкий, вдоволь натешившись над панами, уехал ночью на новую пирушку с
вольными товарищами.
На другой день, поутру, воевода отправил к гетману своего племянника и князя
Четвертинского испросить дозволения начать переговоры. Они застали гетмана за
беседою с полковниками и старшинами. На столе стояла горелка. Козаки отправляли
Ракочиева посла.
«Завтра буде справа и росправа,—закричал Хмельницкий,—завтра: бо я теперь
пьяный, венгерьского посла одправую, та коротко мовлю; з теи коммиссии пичего не
буде; война мусить у тых трех
до гори ногами и потопчу так, що будете пид моими ногами, а напослидок вас цареви
турецькому в неволю отдам. Король королем буде, щоб король стинав шляхту и дуки и
князи, абы вильный був соби. Согришить князь — урюк ему шию; согришить козакъ—
и ему теж учинити; ото буде правда! Я хоть соби лихий малий чоловик, але мини так
Бог дав, до я теперь единовладный самодержец руський. Король не хоче королем
вильным буты, як ся ему видит. Скажить се пану воеводн и коммиссарам. Страхаете
мене шведами—и ти мои будут, а хочь бы и не так, хочь бы и их було пьять-сот тысяч
— не подужають воны руськои запорожьскои и татарьскои мочи. З тым и йдите: завтра
справа й росправа».
Дворяне не нашлись отвечать на такую козацкую речь и вышли прочь.
Обхождение Хмельницкого приводило коммиссаров в отчаяние. Они не надеялись
более на заключение мира и думали только выхлопотать возвращение пленников,
которых Хмельницкий приказал-было привести с тем, чтоб выдать коммиссарам.
23-го февраля воевода снова отправился к Хмельницкому с коммиссарами.
Последний раз пытался Кисель смягчить его своим красноречием, и со слезами, по
замечанию очевидца, упрашивал его пожалеть, если не панов, то свое отечество.
«Винсу,—говорил он, •— что ваша вельможность готовитесь отдать в руки поганых
Польскую и Литовскую Землю и всю Русь, православную веру и святые церкви наши.
Если вам нанесена обида, если винен Чаплинский— награда готова. Если войско
запорожское недовольно малочисленностью или землями—король обещает его
вознаградить.-^ Отступитесь от мятежной черни; пусть хлопы возделывают поля, а
козаки воюют; пусть войска козацкого будет пятнадцать, двадцать тысяч, сколько вам
угодно; если-ж козаки.
263
непременно хотят воевать, пусть лучше идут па поганых, а не на христиан; король
будет вам благодарен, если вы пойдете за границу».
Хмельницкий отвечал:
«Шкода говориты! Вув час трахтоваты зо мною, коли мене Потоцьки танялы за
Днипром, и на Днипри був час, и писля жовтоводськои, и писля корсунськои играшки,
и писля Пилявец, и пид Константиновым, и на остаток пид Замостьем, и коли я з
Замостья ишов шисть недиль до Киева,— а тепер уже часу не маешь: теперь уже я
доказав те, об чим и не мысливъ—докажу ще и те, що умыслив. Выбью з ляцькои
неволи народ русыгий весь. Спершу я воював за свою шкоду та кривду, тепер