Богдан Хмельницкий
Шрифт:
дело с ляхами: наступить на них с двух сторон,—войско его царского величества с
одной, а шведского короля войско с другой, и бить ляхов, чтоб их до конца искоренить,
и не дать им соединиться с посторонними государствами. Мы достаточно знаем: хоть
они на словах и выбирали
629
нашего государя на Польское Королевство, да на деле этого никогда не будет. Пни
это задумали по лукавому умыслу—для своего успокоения, чтобы, пока жив их король
Ян
воспротивиться. Есть свидетельство, обличающее их лукавство, письма их к турецкому
цезарю, которые я отправил к великому государю с посланцем своим Федором
Коробкою».
Трудно было москвичам возразить на эту правду. Окольничий припомнил,, как во
время похода 1655 вместе с боярином Бутурлиным, Хмельницкий не велел брать
приступом Гусятина и Львова. «Тогда,—заметил он,—ты говорил, еслиб поддались
государю, не то, что поляки, хоть бы бусурманы или жиды, не надобно их теснить, а
держать их в милости и береженьи, да еще приводил в пример шведского короля, как
он, наступая на коронные города, не брал городов приступом, не жег сел и деревень, не
убивал и не брал в плен людей, и не оскорблял тех, которые ему добровольно
поддавались. А теперь? Поляки сами пожелали быть под государевою рукою, да от
вашего гонения и тесноты придется им поддаться шведскому королю или Ракочи. Вот и
черкасы полка Ивана Нечая чинят разоренье шляхте, которая присягала государю иа
вечное подданство».
«Я не для того, — отвечал Хмельницкий,-—не велел брать города приступом, чтоб
ляхов оберегать, а для того, что в этих городах было много православных христиан.
Думалось так, чтоб сделать главное дело: разбивши кварцяное войско и гетманов, идти
далее в Польшу добывать те города, в которых ляхи живут, и приводить их в
подданство великому государю; да не захотели тогда слушаться нашего замысла —
пошли за шарпаниною и гонялись за корыстью. Со Львова, чтб я взял, то все роздано
бедным ратным людям; сами мы ничем не покорыстовались. Да я хоть бы с ума сошел,
так не велел бы убивать из пушек единоверных православных христианъ».
Относительно Нечая Хмельницкий объяснил, что он не знает об этом, пошлет
сделать сыск и прикажет казнить виновных.
Тогда разговор обратился к другим делам меньшей важности. Между прочим,
посланники требовали, чтобы в городе Киеве были отведены дворовые места для
поселения великорусским стрельцам. Малоруссам это было не по-нутру; им вовсе не
хотелось, чтоб москали, с которыми они сильно разнились в нравах, селились в их
земле.
«Трудно
поломать».
Писарь, потакая гетману, сказал:
«Если отнять стародавния места, которые даны от прежних великих князей русских
и польских королей к церквам, или собственные дома и земли Козаков и мещан, — от
этого может быть лютая беда. Как бы не навести нам того же, как ляхи у гетмана
отняли стародавнюю маетность его Суботово, да и до сих пор за эту кривду кровь
льется!»
«Надивиться не можем,—сказали послы,—вы не только своим челядникам строите
покои, но и псам конуры, и лошадям конюшни, и скотине стойла, а царского величества
ратные люди, будучи на услуге царского величества, не имеют где главы подклонить.
Как это вы Бога не боитесь и стыда
630
у вас нет! А тебе, писарь, п тебе, асаул, не годится приставлять к Гетмановым
словам и говорить так шумно. Это обычай негодных людей*.
Гетман, чтобы прекратить такой разговор, сказал:
«Я в Киеве давно не был; подумаем как сделать и извещу вас через писаря и
асаула».
На другой день Выговский извинился перед послами и говорил:
«Не держите на меня досады за то, что я вчерашний день говорил: зто я делал но
гетманову приказу; мимо его приказания иначе мне нельзя было говорить. Всех пуще в
том деле помеха Ковалевский асаул; он перед гетманом о том со мною спор чинит. Ему
какой-нибудь подарок дать, чтоб он в том деле помехи никакой не делалъ».
Послы успели кое-что выпытать через подписков гетманской канцелярии и
некоторых лиц и на основании полученных сведений ДОНОСИЛИ царю, что у гетмана с
Ракочи договор на том, чтобы все русские города по реку Вислу, где жили русские люди
и были благочестивые церкви, присоединить к городам войска запорожского,
остающагося под властью царского величества. Ракочи хочет быть на Польском
королевстве, но гетман этого не хочет; гетман хочет, чтобы ни Ракочи, ни шведский
король не именовались польскими королями, чтобы Короны Польской не было вовсе,
так как будто она никогда не бывала, а города коронные поделить между собою за
промысел военный, где кому сручнее. Ракочи не согласен, а шведский король во всем
полагается на волю гетмана.
Гетман, сохраняя верность царю, должен был послать приказание козакам оставить
Ракочи, а других Козаков отправить на помощь Польши. Но прибегая к последней мере,
он через писаря просил дозволения послать к шведскому королю с тем, чтобы