Боги и влюбленные
Шрифт:
Со слезами на глазах я закрыл письмо и секундой позже услышал стук в дверь. Солдаты. Я это предвидел, а потому положил письмо Прокула рядом, думая, как же с ним быть. Потом, словно испуганное животное, начал рыть мягкую почву сада у основания статуи Приапа, вынимая комки земли до тех пор, пока не отрыл пространство, достаточное, чтобы вместить письмо. Засыпав его землей, я побежал в дом, слыша в вестибюле дерзкие, громкие голоса солдат.
— Однажды, — пообещал я звездам, — я передам это письмо Марку Либеру!
Через минуту я был арестован.
Часть
СТРАННИК
XI
Впервые в жизни я узнал, что такое носить цепи. Штаб-квартира гарнизона и лагерь преторианцев находились рядом с Виминальскими воротами. Тиберий объединил римскую армию из разрозненных, сформированных Августом гарнизонов. Безо всяких церемоний группа солдат под командованием угрюмого молодого центуриона препроводила меня в лагерь. Я не знал, куда увели остальных, и не видел их с тех пор, как нас вытащили из дома Прокула. Беспомощно глядя на стражников, я плюнул в центуриона.
Один из солдат вытащил меч, готовясь меня пронзить.
— Нет, — бросил центурион, стирая плевок с кирасы, — Цезарь выделил его особо.
Я умолял их убить меня, но они только посмеялись.
— Не стоит так стремиться к смерти, мальчик, — предупредил центурион. — Благодаря богу, которому ты служишь, тебе сохранят жизнь. И ты сделаешь всем нам одолжение, если будешь хорошо себя вести.
В лагере меня заперли в комнате без окон и мебели. Упав на пол со связанными за спиной руками и закованными в цепи ногами, я какое-то время плакал, посылая проклятья стенам, а затем попытался приспособиться и сесть в углу, оставаясь в наручниках и кандалах. Вскоре замок отперли, дверь открылась, и в комнату вошел молодой офицер.
— Если ты будешь хорошо себя вести, я сниму цепи.
— Не надо делать мне одолжений.
— Я хочу с тобой поговорить.
— Мне не интересно, что вы можете мне сказать.
Он подождал, пока дверь запрут на засов, и встал в центре комнаты. Плюмаж его шлема почти касался потолка. Он прислонился к стене, сложив на груди голые руки, и некоторое время молча глядел на меня.
— На что вы смотрите? Никогда раньше не видели раба?
— Видел, тысячи, — сказал он, не шевелясь. — И казнил десятки.
— Наверное, гордитесь этим.
— Не горжусь. Просто выполняю свой долг.
— Что вы сделали с телом сенатора Прокула?
Офицер пожал плечами:
— Тебе это важно?
— Да, — резко сказал я.
— Цезарь велел оказать ему почести и государственные похороны.
— Лицемер, — пробормотал я.
Наконец, офицер выпрямился. В тусклом свете лампы он выглядел угрожающим и сильным, напомнив мне Марка Либера, хотя не был таким привлекательным.
— Лучше подумай о себе, Ликиск. Тебе выпало счастье вести роскошную жизнь с самим Цезарем!
— Цезарь — старик.
— Сенатор Прокул тоже был стариком. Но быть мальчиком сенатора — это одно, а быть мальчиком Цезаря…
— Я не был мальчиком сенатора.
— Что ж. Зато теперь ты принадлежишь Цезарю и, хочешь того или нет, отправишься на Капри. Я отвезу тебя туда и, будь уверен, исполню свой долг.
— Вы отвезете
— Если понадобится, с сотней пехотинцев, кавалерией или даже целым легионом. Я воспользуюсь любыми средствами, но будет гораздо проще, если ты пойдешь по доброй воле.
— Я убегу, и неважно, что мне, по-вашему, надлежит делать.
— Еще ни один пленник не убегал от Авидия Лонгина Приция.
— Это вы?
— Да.
— Тогда я буду первым, кто сбежит от Авидия Лонгина Приция.
— У Цезаря большая армия и длинные руки. Он тебя все равно найдет.
— Будь он проклят.
— Отлично, прокляни его, когда окажешься на Капри. Мне все равно. Честно говоря, я не понимаю, что он в тебе нашел. Ты слишком тощий.
— Мне все равно, что вы думаете.
— Надеюсь, Ликиск, ты не станешь пытаться сбежать. Эта ночь — не лучшее время для смерти. Спать будешь здесь. Мы выступаем рано, так что отдыхай и подумай над моими словами. У тебя хорошие боги, звезды тебе благоволят, и надеюсь, к утру они убедят тебя, что умирать не стоит. Спокойной ночи.
— Вы не снимете кандалы? — спросил я, когда он постучал в дверь, чтобы ее открыли с той стороны.
Он с улыбкой обернулся.
— На Капри.
Попытавшись улечься на твердом полу своей темницы, я осознал сразу несколько вещей. Во-первых, невозможно спать с заведенными за спину руками и скованными ногами. Во-вторых, невозможно спать, когда всю ночь горит лампа. В-третьих, когда руки скованы, невозможно сходить по нужде, и это самая изощренная пытка. Впрочем, гораздо важнее было то, что из маленькой закрытой комнаты невозможно было сбежать, особенно если ты в цепях и находишься посреди лагеря преторианцев. Утром — хотя без окна я не мог точно определить время и лишь предполагал, что это утро, поскольку охранник принес мне еду, — я обнаружил (очередное жестокое открытие после ночи в цепях), что не могу есть жидкий суп и лежащий на полу кусок хлеба, поскольку руки скованы за спиной. «Как лучше всего выйти из этого затруднительного положения?» спросил я себя, жадно глядя на еду.
Ответ был очевиден: отправиться на Капри с Авидием Лонгином Прицием и положиться на волю богов.
— Вы можете снять цепи, — сказал я, когда в темницу вошел Лонгин, свежий и отдохнувший, с раскрасневшимися после утреннего бритья щеками.
— Без обмана?
— Без обмана.
— Ночью ты подумал о моих словах?
— Ночью я хотел справить нужду и не мог этого сделать с цепями.
С победным видом офицер стукнул кулаком в дверь и приказал охраннику предоставить мне доступ к удобствам. Когда я вернулся, суп и хлеб заменили куском мяса и кубком вина. В комнату принесли стул и маленький стол.
— Это больше подходит для особого гостя в нашем лагере, — улыбнулся Лонгин. Я подчистил все, что было на столе, но после на руки мне вновь надели кандалы, хотя на этот раз не заводили за спину. На этот счет Лонгин был вполне определенного мнения.
— Рад, что ты изменил свое отношение, — серьезно сказал он, — но я не дурак.
— Далеко до Капри? — спросил я, мрачно глядя на кандалы.
— Пять дней верхом.
Не удержавшись, я с сарказмом спросил:
— Легион пойдет с нами?