Богиня прайм-тайма
Шрифт:
Ее сильно трясло, и он стискивал ее изо всех сил.
– Больше никуда и никогда, – сказала она очень сурово, как будто на митинге выступала. – Никогда, никуда! И я так люблю тебя, Алеша!
Он все молчал.
– Слышишь?
Он кивнул.
– Конечно.
Она сидела и улыбалась стеклянной улыбкой прямо в камеру.
Ники знал, что сейчас она ничего и никого не видит и слышит только свой наушник, в котором
Каждый раз останавливается сердце, и по-другому быть не может.
По монитору прошла волна, и разноцветные полосы на экране переключились на часы. Секундная стрелка дрогнула и двинулась, и еще раз, и еще, с каждым ударом сердца.
Время пошло.
Обратный отсчет.
Она прижала наушник и улыбнулась сверкающему столу – видимо, режиссер сказал ей что-то ободряющее.
Подбежала гримерша с пудреницей, салфеткой и кисточкой, заложенной за ухо. Выхватила кисточку и обмахнула совершенное, молодое лицо. У Ники почему-то так сжалось сердце, когда он увидел, как кисточка прошлась по гладкой коже, что он даже взялся за какую-то железку, торчавшую из операторского крана.
– Даша, из кадра!
– Уже все, мне только поправить!
– Некогда поправлять! Минута до эфира!
Беготня и паника, нарастающая с каждой секундой.
– Ребята, контровой свет проверьте, у нас тень какая-то вылезла. Быстро!
– Тридцать секунд. На кране готовы?!
– Беляев, а ты чего, не улетел разве?!
Дима Степанов на кране, сдвинув одно ухо монументальных наушников, смотрел на него сверху. Ники отмахнулся.
– Через полчаса.
– Ну, я тебе желаю!..
– Спасибо.
– Да не переживай ты за нее, все нормально будет!
– Я не переживаю, – сквозь зубы пробормотал Ники.
– Десять секунд, тишина в студии!
Упала тишина – совершенно мертвая. В мониторе без звука пошла заставка. Алина сурово и отстраненно взглянула в него и медленно перекрестилась. Гримерша замерла за штативом столбиком, как суслик, даже свою кисточку за ухо не сунула. Оператор шевельнулся за камерой.
Ники знал, что в аппаратной тоже секунда тишины, как перед смертью.
Момент истины, и так каждый день.
Работа такая.
Осветилась студия, пошел кран с Димой Степановым. Алина подняла голову от бумаг и улыбнулась уверенной улыбкой, предназначенной для нескольких миллионов людей на этой планете.
– Добрый вечер. В эфире программа “Новости” и Алина Храброва. Мы познакомим вас с событиями этого понедельника.
Ники стоял и смотрел – просто так. Он все это видел тысячу раз и все равно смотрел.
Они попрощались утром, и он не хотел, чтобы сейчас она его заметила. Он приехал, сильно рискуя опоздать на свой самолет, но не приехать не мог – вот как все получилось.
Три месяца назад он понятия не имел, что такое может быть с ним.
На
Сейчас он не смог бы ее снимать, ни за что.
Хорошо, что он сегодня уезжает.
Ужасно, что он уезжает.
Он видел ее губы – как они шевелятся, отчетливо и правильно выговаривая слова, ее ухоженные руки, сложенные на бумагах, горло, двигавшееся в вороте строгой блузки… Потом стал выбираться из студии.
Сейчас она ему не принадлежала, и вдруг очень остро он почувствовал, что никогда не будет принадлежать так, как ему бы хотелось, то есть до конца. У нее всегда будет ее работа – самое главное в жизни, и у него всегда будет его работа, и придется идти как по минному полю: дела постоянно и безнадежно станут уводить их друг от друга, и единственное, что им остается, – только возвращаться и все начинать сначала.
Он пробирался за световыми приборами, так чтобы она его не заметила – хотя она ничего вокруг не видела, занятая только своей работой.
Утром они попрощались.
Она вдруг заплакала крупными глупыми девчоночьими слезами, и он перепугался:
– Ты что? Алин? Ты что?!
Он даже предположить не мог, что она плачет из-за него.
Она закрылась руками, но он все бестолково и растерянно хлопотал возле нее, как перепуганная курица, и она в конце концов натянула на голову одеяло и оттуда зарыдала уже вовсю.
Он опять ничего не понял.
Он решил, что у нее неприятности на работе, или она устала, или… может, он только что больно ей сделал?!
От последней мысли ему стало как-то совсем хреново.
– Алина, поговори со мной.
Всхлипывания из-под одеяла, и больше ничего.
Ники чувствовал себя дураком, может быть, еще и потому, что сидел совершенно голый, но натянуть джинсы ему почему-то не приходило в голову.
– Да что ты ревешь?!
– Я не реву.
– Ревешь.
– Не реву.
Ники подергал одеяло, но она свой край не отпустила, только зарылась еще глубже.
– Алина!
– Не хочу, чтобы ты сейчас на меня смотрел.
– Я не буду на тебя смотреть. Вылезай.
Никакого эффекта. Он вдруг рассердился.
– Алина, у меня сегодня самолет. Вылезай, хватит дурака валять!
Она молчала еще несколько секунд, а потом решительно откинула одеяло – ему пришлось моментально отвести глаза, как революционному матросу от Венеры на лестнице в Эрмитаже.
У нее были мокрые веки и влажные волосы на висках – там, куда скатывались слезы.
– Я… – он быстро взглянул и опять отвел глаза.
Черт побери, ну не может он спокойно на нее смотреть! – Ты… тебе… неприятно из-за меня, или на работе… проблемы?