Богорождённый
Шрифт:
Но выбора у Мефистофеля не было. Не хватало времени. За последнюю сотню лет он обыскал всю Мультивселенную в поисках информации об Эревисе Кейле и Маске, пытаясь разгадать игру последнего, чтобы помешать ей. Он пытал смертных и бессмертных, подслушивал приглушёные разговоры экзархов и полубожеств, прислушивался к носимым планарными ветрами секретам, добывал информацию с помощью прорицаний.
И узнал лишь одно, единственную мучительную улику: у Эревиса Кейла был сын.
За прошедшие годы Мефистофель уверился, что сын имеет какое–то отношение к погребённой подо льдом, под его льдом, тайне, что сын — ключевая часть плана Маска, и что если он отыщет сына,
Десятками лет он заключал договора со смертными, обещая им награду за сведения о сыне Эревиса Кейла. Этих смертных было так много, что он потерял им счёт. Но никто так и не смог найти сына Кейла. Казалось, тот просто растворился.
А сейчас, похоже, способность Мефистофеля планировать на несколько ходов вперёд исчерпала себя. Он больше не мог ждать, чтобы составить полную картину замыслов Маска. Он не мог больше тратить время на поиски сына Кейла. Асмодей собирался выступить против него, как и против любого, осмелившегося задумать восстание. Мефистофелю нужно больше силы, чтобы сразиться с владыкой Нессуса. И он знал, где может её заполучить.
Дразек Ривен и Ривален Тантул обладали искрой украденной божественности Маска. Если Мефистофель убьёт их, он сможет забрать божественную силу и встретиться с Асмодеем на равных.
Он посмотрел на курган, представляя себе застывшее тело Эревиса Кейла, погребённое где–то подо льдом. Он тронул лёд когтистым пальцем.
— Я не забыл о твоём сыне. И не забуду. И твой мёртвый бог не сможет возвратиться, что бы он там на этот счёт не замышлял.
В ответ — лишь новые тени.
Архидьявол стряхнул их, встал, сложил руки чашей перед губами и подул в сторону Мефистара, своей столицы, отправляя послание герцогу Адонидасу, своему мажордому. Порыв воздуха пронёсся над ледяными просторами Кании.
— Готовь легионы к маршу на Царство тени. Дразек Ривен должен умереть.
* * *
Ривен стоял в верхней комнате центральной башни своей цитадели — крепости из тени и тёмного камня, вырезанной из горного склона.
В его голове звучали горькие молитвы немногочисленных оставшихся на Ториле последователей Маска, фоновый шум его бытия, звон, от которого ему хотелось выдавить свой единственный глаз большим пальцем.
Владыка теней, услышь мои слова…
Во тьме я называю имя твоё, повелитель тени…
Вернись к нам, господин скрытности…
— Я не ваш проклятый бог, — сказал он и сделал затяжку. Насколько мог, Ривен попытался не обращать на эти голоса внимания.
Сто лет назад таких голосов было много, но в итоге их число уменьшилось и их осталось совсем мало. Не впервые Ривен задумался о том, слышат ли их Ривален или Мефистофель, также обладавшие частицами силы Маска, или гаснущие надежды паствы Маска были лишь его ношей. Он подозревал последнее, и ему было интересно, что это может означать.
Разражённый, он выдохнул облачко дыма и принялся следить взглядом за тем, как оно вылетает в высокое узкое окно и опускается к укутанной тенью земле за стенами его цитадели.
Беззвёздный чёрный купол неба этого плана бытия висел над серо–чёрной местностью, населённой тёмными симулякрами настоящих вещей. Тени и призраки, духи и другая нежить парили
Царство тени служило ему домом последние сто лет. Дразек решил, что в итоге оно стало ему даже роднее Фаэруна, и это осознание разозлило его ещё больше. Он никогда не хотел быть богом, никогда не хотел проводить свои дни в сумраке, слушая нытье поклонников, пойманный в махинации существ, о существовании которых даже не подозревал, когда был смертным. В те времена он хотел только пить, есть, играть в азартные игры и наслаждаться женщинами, но сейчас…
Сейчас Дразек по–прежнему хотел и пить, и есть, и играть в азартные игры, и наслаждаться женщинами, но внутри него кипела божественность, зубастая штучка, жующая уголки его человечности, пожирающая человека, чтобы освободить место для бога. И если он не предпримет что–то в ближайшее время, эта штучка поглотит его человечность целиком. Он ненавидел её, ненавидел за то, что она сделала с ним, и за то, что он слышал и знал из–за этой силы.
Потому что по мере того, как божественность проделывала дыры в человеке, эти дыры заполнялись знаниями, которые ему не принадлежали. Божественная частица в нём раскрывала свои секреты не сразу, а постепенно, медленным потоком откровений, разворачивающихся перед ним десятилетиями, постепенно обучая его тому, как быть богом. Ривен не знал, принадлежит ли только ему и эта ноша. Потому что если Мефистофель и Ривален не испытывают того же… что это может означать?
По меньшей мере, это значило, что новые воспоминания время от времени всплывали пузырями и лопались в его сознании, испуская своё зловонное содержимое в его рассудок. Ривен пользовался ими не как человек, оглядывающийся на собственный опыт, а как исследователь, сверяющийся со свитком на едва знакомом ему языке. Маск хранил свои секреты даже от Ривена, лишь понемногу посвящая его в игру.
А игра, похоже, была затеяна долгая. Маск играл всеми ними, включая свою мать, Шар.
На Ториле Маск был вестником Шар, пророком, начавшим её Цикл Ночи, божественный процесс, бесчисленное количество раз повторявшийся в Мультивселенной, уничтожая миры. Каждый раз, на каждом мире, цикл заканчивался одинаково, должен был закончиться одинаково — Шар поглощала божественную эссенцию своего вестника. Божественный каннибализм собственных потомков позволял госпоже потерь воплотиться полностью, и тогда она превращала весь мир в ничто.
Циклы Ночи оставили множество дыр в Мультивселенной. Проходя сквозь реальность, Шар оставляла за собой отпечатки в виде бездн пустоты. Ривен знал, сколько жизней она уничтожила в процессе, и даже ему от этого становилось дурно. И, судя по всему, для Маска тоже это было уж слишком, потому что, когда дело дошло до Торила, он не выполнил свою часть.
— Цикл должен быть прерван, — сказал Ривен, слова сорвались с его губ, но всё равно казались чужими.
На Ториле Шар поглотила лишь частицу божественности Маска, потому что остальное он спрятал, и полученного ей оказалось недостаточно, чтобы завершить цикл, недостаточно даже для того, чтобы она могла воплотиться. Маск поймал мать в ловушку на полпути к её воплощению. Теперь она существовала в дыре в сердце ордулинского вихря, беснуясь, разглядывая сквозь окно пустоты мир, который не покорился ей — по крайней мере, пока. Маск заморозил Цикл Ночи Торила.