Богорождённый
Шрифт:
— Мы подчиняемся, — прокаркал один из дьяволов, и каждый взял мешок из кошачьей шкуры, натянул кошачью пасть себе на голову и начал протискиваться внутрь. Казалось, они уменьшаются, извиваясь и корчась, чтобы втиснуться в кошачье тело. Скоро дьяволы исчезли, а на Зиада и Сэйида смотрели тринадцать котов.
— Женщина? — спросил Сэйид, хотя он подозревал, что уже знает ответ.
— У меня найдётся кое–что особенное для её грубого рта, — сказал Зиад. Его голый, исчерченный шрамами живот начал бурлить и раздуваться, накапливая таившийся внутри брата яд.
— Положи её на помост.
Сэйид
— Пожалуйста, не надо, — сказала Элли, отползая от Зиада. — Я ношу ребёнка.
— Уже нет, — сказал Зиад, и слова вышли неразборчивыми из–за чёрной желчи, заполнившей его рот и потёкшей по подбородку. Быстро, как гадюка, он метнулся вперёд, схватил её за запястья и прижал руки к бокам. Он потянулся к её лицу, раскрыв рот, истекая желчью. Она плотно сжала губы, замотала головой, издавая тихие стоны страха.
Сэйид вернул меч в ножны и пошёл прочь. Лучше он посмотрит на бойню в Фэйрелме, чем увидит, как очищается его брат. Он почувстовал на себе взгляды и понял, что за ним следуют несколько кошек — а может быть, они тоже хотели снова полюбоваться на свою бойню.
Глядя на кошек, Сэйид представил, что в Зиаде тоже таится что–то похожее, какая–то тайная форма, ожидающая, чтобы вырваться наружу из его брата точно так же, как дьяволы вырвались из котов.
Улицы и здания деревни были усеяны кишками, кровью и трупами. Глаза сельчан — там, где они ещё остались — обвиняюще глядели на него. Увидев кровь и смерть, Сэйид подумал — хорошо, что у него больше нет души. Будь иначе, сейчас это был бы увядший, съёжившийся остаток чувств, приносящий лишь боль — куда хуже пустоты.
Глава восьмая
Герак, весь дрожа, проснулся лицом вниз в сырой кнут–траве, со вкусом испорченной сембийской земли на губах. Он встал на четвереньки. Тело протестовало даже при малейшем усилии. Заставил себя подняться на ноги. Дождь уже прекратился.
Он окинул взглядом тёмную гладь неба, загрязнённый тенью воздух. Как долго он спал? Уже наступил вечер? Он полностью утратил чувство времени.
Он сморгнул свою усталость, отвесил себе несколько пощечин и снова начал идти. Мысли об Элли, об их ребёнке придали ему сил. От прилагаемых усилий его тело согрелось, мускулы чуть–чуть разошлись, и скоро он набрал хороший темп. Он поочередно бежал, потом переходил на трусцу, потом шёл обычным шагом, и останавливался только чтобы попить.
Впереди показались деревенские вязы, их массивные стволы возникли из сумрачного тумана, как подпирающие небо колонны. Герак не учуял запаха дыма из труб, и это слегка его встревожило.
Он нашёл дорогу, которая проходила сквозь воротные вязы, и ускорил шаг. Достигнув деревни, он уже бежал.
Через двадцать шагов он нашёл тело. Или части тела. На улице валялось безголовое туловище, внутренности были разбросаны в грязи. Разодранная одежда, частично съеденная плоть. На дороге валялись другие останки: рука, голова.
Долгое мгновение
Неподалёку лежало второе тело: горло разодрано, живот распотрошён, виднеются рёбра.
В ближайшем загоне валялась мёртвая корова, освежёванная, обнажённые мышцы влажно блестели, пасть несчастного животного застыла в крике агонии.
Герак не мог дышать. Сердце в груди превратилось в барабан. В глазах помутилось. Он боялся, что его снова вырвет.
Должно быть что–то пришло с равнин и напало на деревню — какой–то ужас, созданный Шадовар.
Герак побежал по краю деревени в сторону своего дома, разбрасывая на бегу рвоту. Он остановился лишь затем, чтобы достать меч. Сжавшая оружие ладонь побелела. В ушах стояло жужжание, приглушенный, дьявольский рёв нарастающей паники. Он споткнулся, подскользнулся и упал в грязь, но поднялся и побежал дальше. По щекам текли слёзы. Кто–то говорил мрачным шёпотом, как будто на чужом языке. Это был он сам, понял Герак, слова тащил из его глотки крючок отчаяния.
— Не Элли. Не Элли. Не Элли.
Он бежал мимо новых и новых тел, новых частей тел, человеческих и животных, мимо людей, которых он знал, друзей и соседей. Повсюду была кровь. Внутренности висели на оградах и валялись в дверях, как будто украшения для какого–то праздника ужаса. Он не останавливался, чтобы присмотреться. Он боялся того, что увидит. Не было ничего важнее, чем добраться до своего дома, к Элли. Ничего.
— Пожалуйста, Элли. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.
Дом стоял впереди, дверь была закрыта. Он не увидел поблизости крови или тел, и начал молиться, чтобы Элли сумела как–то спрятаться, может быть, в сарае. Он ударил в дверь, чуть не сорвав её с петель.
— Элли! Элли!
Внутри её не было.
Сердце замерло в его груди.
В доме стоял запах её стряпни, ещё не остывшей в котле над очагом, и от знакомого чувства он упал на колени. Он бросил лук и меч, спрятал лицо в ладонях и заплакал, как ребёнок. Он даже не чувствовал гнева. Он чувствовал себя… пустым, полым, призраком, тенью.
Он снова и снова проклинал себя. Нужно было давным–давно забрать её из Фэйрелма, покинуть деревню и оставить трижды проклятое королевство Шадовар. Он мог обвинять себя, ненавидеть себя вечно. Нельзя было уходить на охоту и покидать жену. Нужно было остаться здесь и защитить её.
Будто по собственной воле, его рука потянулась к ножу для снятия шкур на поясе. Он вынул его, поднял клинок перед собой, посмотрел на лезвие, которое хранил столь безупречно острым. Оно могло резать вены и мясо при легчайшем нажиме, стоило только провести по запястью. Моментальная вспышка боли. Он вытянул руку, занёс над ней нож, увидел, как под кожей пульсируют вены. От слёз зрение помутилось. Он мог воссоединиться с Элли, сделав мельчайшее движение, лёгкий жест.
Приглушённый звук со стороны деревни остановил его руку. В мгновение ока он оказался на ногах, побежал к двери, подхватив лук и меч. Новый крик подстегнул его. Он узнал голос Элли, его Элли. Она была напугана и страдала от боли.