Богов любимцы

Абанеева Саида

Медленно, будто с опаской, Томирис приблизилась к ней и остановилась лишь тогда, когда голова Танаис оказалась у самых ее ног.

В следующий миг руки Танаис с нечеловеческой силой обхватили ее колени и оторвали от земли. Никто из эйдосов не успел придти на выручку своей повелительнице, и Танаис с волшебницей на руках оказалась внутри клетки. Щупальце монстра вырвало ношу из рук Танаис, и всемогущая волшебница последовала за своей жертвой. Танаис закрыла глаза и приготовилась умереть, но внезапно ее поразила гробовая тишина, воцарившаяся в подземелье.

Открыв глаза, она увидела, что осталась в огромном зале совсем одна. Клетки, чудовища, эйдосы – все это исчезло, словно и не существовало никогда.

Она опустилась на колени и пошарила рукой вокруг себя, надеясь отыскать хоть какое-нибудь оружие, и услышала за спиной удивленный возглас:

– Что ты потеряла?

Живо вскочив на ноги, Танаис резко обернулась и увидела Алетейю, медленно спускавшуюся вниз по каменной лестнице.

– Что здесь произошло?

– Вряд ли я когда-нибудь

сумею это объяснить, – бросаясь к ней, ответила Танаис и заключила любимую в объятия.

– А где наша хозяйка? Она может сильно рассердиться, если застанет нас за этим занятием, – игриво улыбнулась Алетейя.

– Надеюсь, ей сейчас не до нас, – с усмешкой ответила Танаис и, взяв любимую на руки, легко понесла ее вверх по лестнице.

Они вернулись в гостиницу уже после захода солнца и, поднявшись в свою комнату, легли спать.

Утром Танаис разбудил деликатный стук в дверь. Она встала и отодвинула засов. На пороге стоял трактирщик.

– У меня две новости для вас – хорошая и плохая, – начал он, едва переступив порог. – Начну с хорошей. Вчера после полудня без следа исчез дворец нашего правителя, а сегодня с утра и он сам, и первейшие богачи города дерутся на паперти с нищими за корку хлеба и медный грошик. А теперь плохая: вчера утром о вас справлялись какие-то вооруженные люди. Будет лучше, если вы покинете мою гостиницу. И поверьте, я не о себе беспокоюсь.

Танаис поблагодарила трактирщика за предостережение и, когда он ушел, разбудила Алетейю.

Пообедав, они уложили остатки пищи в дорожную сумку и вышли из комнаты.

– Что вас ждет, одному Богу известно, – сказал трактирщик, когда Танаис расплачивалась с ним за постой. – Возьмите этот меч. Мне он ни к чему, ведь я не воин, а вам может пригодиться.

– Спасибо, – Танаис сунула меч в пустующие ножны, и девушки покинули гостиницу.

Выехав за городские ворота, они пустили коней легкой рысью по дороге, ведущей в Феодосию. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась лишь голая степь, у самого горизонта окаймленная бледно-сиреневыми зубцами гор. Дул сухой и знойный ветер, да нестерпимо палили жаркие лучи полуденного солнца.

Какое-то смутное чувство тревоги заставило Танаис оглянуться, и в клубящемся вдалеке облаке пыли она инстинктивно почуяла приближение новой опасности.

– Могу поспорить, что это по наши души, – сказала она подруге, указывая на пылевое облако.

Они пришпорили коней, но преследователи настигали их с неотвратимостью смерти и, осадив своего скакуна, Танаис сказала:

– Дальше скачи одна.

– А ты?

– А я попытаюсь их задержать.

– Ты погибнешь!

– Смерть ждет нас в любом случае. Не лучше ли встретить ее в бою, чем на плахе? Поторопись.

– Есть судьба? – спросила Алетейя.

– Есть, – без тени сомнения в голосе ответила Танаис.

– Значит, у нас она – одна на двоих. Мы вместе спасемся – или вместе умрем.

Развернув коней, девушки помчались навстречу преследователям. Танаис на скаку извлекла из ножен подаренный трактирщиком меч, и обезглавленное тело врага, зацепившись ногой за стремя, повлеклось почуявшим волю конем в лазоревую степь.

Конь Танаис промчался сквозь ряды преследователей, и много горя причинил его неукротимый бег, но в пылу боя Танаис потеряла Алетейю из виду, и она попала в руки огромного воина со шрамом, пересекавшим все лицо.

– Брось меч! – крикнул он и приставил кинжал к груди Алетейи.

Танаис обернулась на крик, и рука ее разжалась сама собой. Окровавленный меч беззвучно упал в траву.

– Ну вот я и вернулась в свой город, – сказала Алетейя, когда их под конвоем вели по дворцовым коридорам.

– Пока мы живы, ничто не потеряно, – слегка улыбнувшись разбитыми в кровь губами, ответила Танаис.

Номос ожидал их, восседая на троне, и злобная усмешка бродила по его надменному лицу.

– Ну вот мы и встретились, – произнес он, не скрывая своего торжества. – До меня дошли слухи о том, что вы вели себя очень дурно. Но я не стану наказывать вас только потому, что о вас дурно отзывались. Я назначаю суд, и, если вам удастся доказать свою невиновность, я сохраню вам жизнь.

– Это очень гуманно с твоей стороны, – презрительно усмехнулась Танаис.

– Твоя жизнь висит на волоске, и на твоем месте я бы не дергался, чтоб ненароком его не оборвать!

– Суд приговаривает тебя, как неисправимую грешницу, к испитию чаши с напитком познания добра и зла и смертной казни через усекновение головы. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. У тебя есть право сказать последнее слово.

Танаис медленно поднялась со скамьи подсудимых и презрительным взглядом окинула зал.

– Вы, что, в самом деле решили, будто можете меня судить? И что я так уж боюсь вашего суда и нуждаюсь в оправдании? Что стану рыдать и каяться? Не дождетесь. От вас я не хочу ни оправдания, ни помилования. Вы кичитесь своею праведностью и законопослушанием, а я говорю вам, что ваша праведность – это ваша лживость, а ваше законопослушание – это ваша трусость. Вы обвиняете меня в том, что я нарушила будто бы какие-то там законы. И считаете себя вправе меня за это убить. А вы спрашивали меня, нравятся ли мне ваши законы, когда принимали их? А раз не спрашивали и без меня принимали, без меня и выполняйте. Я ваших законов не знаю, и знать не хочу. У меня есть свои законы. Их я не нарушала и не нарушу. Потому

что я приняла их по доброй воле, и как только они перестанут мне нравиться, я тут же их отменю. Вот как надо поступать с законами: писать их на воздухе и на воде. А вы хотите высекать их на камне, чтоб ваша глупость, освященная временем, стала почитаться еще более глупыми, чем вы, потомками, за божественную мудрость. Но вам и этого мало. Вы хотите судить и казнить всякого, кому ваши законы не по душе. Вы, что ли, дали мне жизнь, чтоб ею распоряжаться? Решать за меня, что я должна и чего не должна? Кого мне любить и ненавидеть? Как мне жить и когда умереть? Я признаю только Божий суд, а вашего – не признаю и не боюсь. Вы желаете чувствовать себя лучше и выше других, и потому свои пороки нарекли добродетелями, и всех, кто имеет пороки, отличные от ваших, записали в грешники. Но один грешник не праведнее другого, и один порок другого не лучше. Праведник – грешник вдвойне, ибо, будучи грешен, желает судить, но сам оставаться неподсудным. «Я свят, я праведен, потому все, что я делаю, свято и праведно, и всякий, кто делает иначе, нарушает и божеские, и человеческие законы», – вот что у вас на уме, когда вы клеймите чужие «пороки» и прославляете свои «добродетели». Вы и законы для того лишь придумали, чтобы карать всякого, кто грешит по-своему, а не по-вашему. Ваша добродетель похожа на стойло, в котором хрюкают сытые свиньи. «У-и, у-и! – визжат они. – Мы живем согласно с добродетелью! Кто живет иначе, – грязная свинья!» Стаду требуется сытный корм и безопасность, чтоб оно могло без помех жиреть и размножаться, и вот стадо объявило: «Хорошо только то, что хорошо для стада!» И свиньи бегут туда, где живет колбасник. Колбасник очень хороший. Он кормит свиней до отвала и оберегает от злобных волков. Свиньи им очень довольны. «Он заботится о нас днем и ночью! Мы становимся все жирнее и приносим большой приплод!» Но однажды колбасник уводит самую жирную свинью на живодерню, и остальные свиньи начинают догадываться, что это и есть расплата за спокойную и сытную жизнь. Надо бежать, спасать свою шкуру! Однако свиньи разучились уже не только бегать, но и ходить. Да если бы и могли, куда бежать? Там, за оградой загона, рыщет вечно голодный волк. Он очень любит свиней. «Значит, нужно смириться, – говорит самая старая и поэтому считающаяся самой мудрой свинья. – Так уж устроен мир, не нам его менять. Все, что рождается, должно погибнуть: таков закон бытия. Так уж лучше умереть под ножом колбасника, чем в волчьей пасти. В этом заключается смысл нашей свинячьей жизни: стать когда-нибудь колбасой. Так будем и впредь жить в этом уютном загоне, где сытно, тепло и безопасно, а колбасник, если и режет, то все же не всех без разбора, и дает предварительно насладиться приятной и сытной жизнью. Потому мы должны любить и слушаться колбасника, ведь именно благодаря ему наша жизнь так разумно и справедливо устроена», – так сказала самая старая и мудрая свинья, которой уже недолго осталось дожидаться прогулки на живодерню, и все остальные свиньи поразились ее мудрости и мужеству, и избрали своей наставницей, и стали посылать к ней в обучение молодых поросят. И она учила их: «Нужно любить и боготворить колбасника, иначе он выгонит нас из загона, и нам придется самим заботиться о своем пропитании и защите. У свиней так много врагов, и все они такие могучие, ужасные, клыкастые, нам ни за что не справиться с ними. Да и корма за пределами загона мало, на всех ни за что не хватит, и многим придется умереть от голода. Нет, уж лучше спокойная, сытая жизнь в загоне. У нас ведь нет ни клыков, ни когтей, ни длинных сильных ног, ни ловкости, ни хитрости, ни отваги, мы не в состоянии защищаться, и погибнем все до единого, потому что те, у кого есть клыки и когти, очень любят нас». И усвоив ее мудрость, свиньи остаются в загоне, где спят, едят и размножаются на радость и во славу колбасника.

Ее слова потонули в оглушительном реве зрителей.

– Что, знакомая картинка? – весело скаля белые зубы, крикнула Танаис. – Визжите громче! Беситесь сильнее! Может, сойдете за людей! Думаете, что я вас очень боюсь? Разве волк испугается свинячьего визга? С волком не справится целое стадо свиней, а вот волк легко перережет все стадо! Живите в своих загонах по своим свинячьим законам, но не пытайтесь загнать в тот же загон и волка! У волка – свои законы, и свиньям они непонятны и страшны! Но разве все, что непонятно и страшно свиньям, не имеет права жить и дышать? Волк лучше подохнет от голода, чем наймется собакой к колбаснику! И добродетели волка так же мало похожи на добродетели свиней, как сам волк – на свинью! И чем громче и злее будут свиньи называть добродетели волка пороками, тем сильнее и нежнее будет он любить свои добродетели! И пороками будут для волка добродетели свиней! Ибо будет он считать добродетелью только то, что отличает его от свиньи, и только то считать пороком, что делает его на свинью похожим! Вот почему добродетели волка вечно будут ненавистны свиньям гораздо больше, чем нож колбасника! Но так как свиней все же больше на белом свете, чем волков, то и законы свинячьего стада будут считаться равно обязательными для всех, и в этих законах, написанных свиньями для свиней, добродетели волка вечно будут называться пороками, и самые высокие добродетели – самыми грязными пороками, ибо добродетели волка вечно будут укором добродетелям свинским! Никогда не примирятся волк и свинья, и никогда не примирятся их добродетели! Бегите к своим поросятам и скажите им: самое страшное, что только может случиться со свиньей, – это если она вдруг возомнит себя волком! Тогда ей лучше сразу бежать к колбаснику! Ибо лучше стать свинье колбасой, чем волком!