Богов любимцы

Абанеева Саида

– Почему же вы не уедете?

– Куда? Где и кому я нужен?.. И потом, даже в этом страшном городе людям надо что-то есть и где-то ночевать…

– По правде говоря, я так и не поняла, кто же такие эти эйдосы…

– Ничего, у вас еще будет возможность познакомиться с ними поближе… Только на вашем месте я бы не слишком к этому стремился…

Утром, едва Алетейя открыла глаза, Танаис сказала:

– Следует поискать другое пристанище. Здесь скверно пахнет.

Они позавтракали остатками ужина, расплатились

с хозяином за еду и ночлег и вышли на улицу.

Они бродили по городу, пока солнце не поднялось в зенит, но как нарочно им не попадалось ничего даже отдаленно похожего на постоялый двор. Алетейя проголодалась и устала, но торговцы фруктами и освежительными напитками будто провалились сквозь землю. Вдобавок ко всему, Танаис поняла, что они заблудились.

Остановив случайного прохожего, девушки стали выспрашивать у него дорогу к городским воротам, но он оказался то ли не местным, то ли пьяным, то ли немым, и, отчаявшись понять его невнятное мычание, девушки побрели в направлении, куда чаще всего тыкал крючковатый палец vade mecum’а.

По обе стороны тесной улочки лепились маленькие грязные домики, похожие на ласточкины гнезда. Девушки кожей чувствовали устремленные на них со всех сторон недружелюбные взгляды, но, оборачиваясь, видели всякий раз только пустынную улочку.

Внезапно из дверей одного дома, отвратительно кривляясь, выбежали маленькие уродцы в грязных лохмотьях. Они по-козлиному запрыгали вокруг девушек, пронзительно взвизгивая и мерзко хихикая, и гадкими лапками стали подталкивать их к открытым дверям, откуда доносилось невыносимое зловоние.

Устав уклоняться от их не столько болезненных, сколько унизительных тычков, щипков и шлепков, Танаис попыталась применить свое боевое искусство, но противные уродцы с поразительной ловкостью уворачивались от ее ударов, не прекращая мерзко хихикать и теснить подруг к входу в дом.

Из дверей соседней лачуги выехал на деревянной тележке безногий уродец.

Мощным пинком Танаис сшибла калеку с каталки и, схватив Алетейю в охапку, запрыгнула на маленькую платформу. Улица шла под уклон, и в этом было их единственное спасение.

Танаис сильно оттолкнулась ногой от земли, и, набирая скорость, тележка с грохотом понеслась вниз по склону. Воздух засвистел в ушах, растрепал волосы, тележку встряхивало на неровностях дороги, и Танаис не без труда удерживала равновесие, крепко прижимая Алетейю к себе. Улица круто сворачивала налево, но тележка с огромной скоростью продолжала нестись по прямой. В последний миг Танаис спрыгнула с платформы, и, ударившись об угол дома, тележка разлетелась вдребезги.

– Уедем отсюда, – с выражением застывшего испуга в глазах прошептала Алетейя.

– Но сначала перекусим в трактире.

В который раз за день они свернули наугад, ни на что особо не надеясь, – и оказались перед гостиницей.

При солнечном свете Танаис прочитала надпись на вывеске: «Последний приют», – и усмехнулась.

– Наш хозяин определенно не лишен чувства

юмора.

Девушки вошли в трактир, где, несмотря на страшную жару, царившую на улице, было сумрачно и прохладно, как в погребе.

Трактирщик принял их как старых знакомых и отвел им ту же самую комнату.

Танаис спросила горячей воды, жареную грудинку, сыр, фрукты и вино, после чего девушки поднялись к себе, и, пока готовился обед, умылись. Потом они ели простую и грубую пищу: ломтики буженины, козий сыр, сочные фрукты, впитавшие жар полуденного солнца и прохладную свежесть дождя, пили недорогое янтарное вино, и им казалось, что никогда в жизни они не ели и не пили ничего вкуснее.

И соприкоснулись руки, и встретились взгляды, и смежились ресницы, и перемешались дыхания. И был конец жизни, и конец света, и медленное воскресение из мертвых. И были слова, исполненные глубокой нежности, и ласки, еще более нежные, чем слова. И снова – гибель богов, и упоение хаосом, и новое рождение мира…

Когда они вспомнили о своем намерении покинуть этот странный город, за окном уже царила глубокая ночь.

– Опять мы никуда не уехали, – усмехнулась Танаис.

– Ты жалеешь?

– Я никогда ни о чем не жалею. Тем более, о часах, проведенных с тобой. Стану старухой, седой и беззубой, но вспомню тебя – и помолодею. Умру, и погребут, но вспомню тебя – и воскресну…

– Иногда ты говоришь такие печальные вещи, что мне хочется плакать… Почему?

– Наверное, это предчувствие неизбежной расплаты за счастье… Когда люди так безумно и так полно счастливы друг с другом, боги из зависти посылают им беды и печали…

– Что еще плохого может случиться с рыбой, которую поймали, выпотрошили, изжарили и съели? Что можно отнять у нищего, бездомного и гонимого?

– У нищего, бездомного и гонимого можно отнять жизнь… Когда счастье так огромно, что его не могут уменьшить ни беды, ни печали, боги посылают смерть… Вероятно, именно поэтому, достигнув вершины возможного счастья, человек не смеется, а плачет…

Танаис крепче обняла возлюбленную, словно пытаясь укрыть ее в своих объятиях от неведомых опасностей, которыми наполнен окружающий мир, и услышала осторожные шаги в коридоре.

– Вставай и одевайся, только тихо… Кажется, мы все-таки уедем сегодня. Правда, точный маршрут пока неизвестен, – быстрым шепотом сказала она на ухо Алетейе и бесшумно оделась.

Пошарив рукой по стене, Танаис сняла с гвоздя перевязь, но меч из ножен исчез.

Дверь тихонько затрещала, словно кто-то очень сильный слегка налег на нее плечом. Танаис шагнула к окну и распахнула створки.

– Пора уходить. Боюсь, мы становимся лишними на этом празднике жизни, – сказала она, но, выглянув в окно, поняла, что и этот путь к отступлению для них отрезан. Внизу копошились на тротуаре отвратительные фигурки, в которых Танаис без труда узнала маленьких уродцев, так настойчиво приглашавших их в гости.