Боль мне к лицу
Шрифт:
— Мы поругались. Она уехала.
— Что будет потом? Когда Яна вернется?
Я боюсь услышать такое банальное «какая разница, что потом, главное, что нам хорошо сейчас». Хочется зажать себе уши, а ему — рот, не давая словам — змеям выползти и ужалить. «Лучше солги, — молю мысленно, — только не убивай».
— Я не знаю, — голос его срывается: я чувствую, как сказанная фраза острыми краями царапает ему горло, пробираясь на выход.
Слова тоже умеют ранить. В нашем случае — больно обоим.
Я не заикаюсь о своих чувствах; не жду
Нужно сделать шаг — ему или мне, пока еще совсем не поздно. Понимаю, что первой быть мне, но Доронин опережает:
— Аня, не спрашивай, что дальше. У меня нет ответа — ни хорошего, ни плохого. Я не могу тебе врать или обнадеживать. Пользоваться — тем более. Я не раз вел себя в жизни, как последняя скотина, но не хочу быть для тебя мерзавцем, воспользовавшимся положением, отсутствием жены и твоей доверчивостью.
Я подхожу, утыкаясь носом ему в спину, сдерживая слезы.
— Тебе хорошо со мной? — шепчу, чтобы не выдать дрожащим голосом свои переживания, но скрыть ничего не удается. Полицейский разворачивается и прижимает меня к себе так крепко, будто теперь я для него — спасательный круг.
— Хорошо.
«А как же Яна?»
«То есть для нее мерзавцем он быть согласен?»
«Кто разберет этих мужиков!»
Шептунам не удается остаться в стороне; они задают те вопросы, которые я не говорю вслух. Сегодня им нет места в нашем диалоге.
Мы замираем в объятиях на семь минут, и я понимаю, что до этого так близко мы еще не были. Не физически, нет, — душою.
— Аня, — он мягко отстраняет меня, — мы едем за диваном? Выходные не резиновые, и мы не должны забывать, ради чего ты здесь.
— Я помню, — тихо говорю в ответ. — Едем.
В мебельном я потихоньку прихожу в себя. По дороге сюда мы молчим, да и здесь мне не хватает Вани. Он рядом, но только физически, и я понимаю, что мысленно Доронин далеко отсюда, — далеко от меня. На лице его застывает суровое выражение, поэтому выбор я делаю, исходя из собственного вкуса.
— Как тебе этот? — мы останавливаемся напротив серого, прямого дивана, пройдя два этажа.
— Отлично, берем, — он даже не смотрит на цвет, не интересуется ценой. Пока продавец оформляет договор и пересчитывает деньги, я отхожу к тумбе с зеркалом, вглядываясь в собственное лицо.
Еще вчера мне казалось, что я начинаю жить, а сегодня — я доживаю. Провожу рукой по резной, узорчатой раме зеркала, и, ощущая, как внезапно плывет мир вокруг.
Вместо крика изо рта вырывается тихий хрип; я пытаюсь удержать равновесие и хватаюсь за тумбу, опрокидывая ее на себя. Ноги подгибаются, и я лечу вниз, увлекая
«Скоро, скоро, совсем скоро — он выйдет на охоту, жертва уже выбрана! Близко!»
Четвертый голос, неожиданно возникающий с громкого крика, заглушается звоном бьющегося стекла; зеркальная поверхность покрывается трещинами, дождем проливаясь на мое лицо.
Иван с продавцом помогают мне выбраться; я не могу пошевелить руками, ощущая странное равнодушие, и только вопли трех шептунов, обсуждающих заявление четвертого, дают ощущение жизни.
— Анька! — Доронин аккуратно стряхивает с одежды острые осколки, царапая руки. — В глаза не попало? Не открывай рта!
Я молча качаю головой, и от малейшего движения с меня, точно со Снежной Королевы, летят серебристые льдинки зеркала.
Мужчина, поначалу пытающийся обвинить нас в порче его имущества, вдруг осекается и пытается сменить тактику. Он тянет руки, чтобы убрать осколки с плеч, но я отшатываюсь, избегая его прикосновений. Ваня замечает мой жест и коротко бросает:
— Руки! С тобой я потом еще разберусь.
Мы добираемся до туалета для покупателей. Я осторожно наклоняюсь над раковиной, умываясь прохладной водой с запахом хлорки и ржавчины. Лицо щиплет от мелких ран.
— Иди сюда, — Ваня затаскивает меня в просторную кабинку, закрывая за нами дверь. — Раздевайся, — видя, как вытягивается мое лицо, он усмехается, — я, конечно, хочу тебя, но здесь не лучшее место для секса.
Я по-прежнему стою, не двигаясь, и тогда полицейский начинает действовать сам. Стаскивает через голову блузку, стряхивая ее, и перекидывает через дверцу. Расстегивает бюстгальтер, проводит ладонями по плечам, груди, убеждаясь, что на теле не осталось острых осколков.
— Теперь одевайся, — я послушно выполняю команду.
— Джинсы снимать не буду, — предупреждаю, оглядывая себя. — Ваня, нам надо поговорить.
— Прямо сейчас или потерпим до машины?
— Скоро будет новая жертва.
Ваня застывает, а после впечатывает кулак в стенку кабинки.
— Что-нибудь еще?
— Только это.
Я дословно повторяю фразу, произнесенную четвертым голосом.
— Аня, мало, мало этого, чтобы я хоть что-то мог сделать!
— Я знаю, — но пока ничего другого не могу.
Настроение пропадает у нас обоих. Мы заезжаем по дороге перекусить; Ваня молчит, но косится на телефон.
— Хочешь на работу?
— Не хочу. Но, наверное, заезду, только тебя домой закину.
— А можно с тобой?
Он смотрит на часы и соглашается.
— Ты виделась с Леной?
Я киваю, без подробностей пересказывая нашу встречу, упуская моменты, связанные с ним.
— Подожди, подожди, — перебивает он. — То есть ты получила посылку и не рассказала мне о ней?
Я прячу глаза, кивая головой, в ожидании его гневных окриков, но он молчит. Я не решаюсь посмотреть на него; мы останавливаемся на светофоре на красный свет.