Боль мне к лицу
Шрифт:
Дикий ужас накрывает, словно одеяло, и я, все же, возвращаюсь к Ване, наполненная отчаянием. Мне хочется поделиться с ним, но будить, чтобы еще раз напомнить, что мы — беспомощные, что скоро умрет ни в чем не повинный человек, а нам достанется вместо него лишь сломанная кукла, бывшая когда-то живой, — глупо.
Я прижимаюсь к боку Доронина, провожу по волосам и хмурюсь. Чуть влажные, будто он недавно вышел из душа или побывал под дождем.
Ходил курить на балкон? Мылся ночью?
Ваня открывает глаза, и я некстати вспоминаю о мертвой бабочке Морфо дидиус.
— Ты чего? Спи, — произносит он, теснее прижимая к себе, и незаданный вопрос застывает на губах.
Я удобнее укладываюсь на подушке, вдруг слыша тихое:
— Бойся.
Но Ваня уже спит, и я, застывая в ужасе, убеждаю, что мне лишь мерещиться.
Нет никаких голосов, кроме моих собственных. Всех четверых.
Кислород разрывает легкие.
Я бегу по мокрым предрассветным улицам так, что ночные огни смешиваются в сплошной хоровод.
Мышцы, перенапряженные от нагрузки, ноют, но я не даю себе передохнуть, напротив, лишь убыстряюсь, чем ближе становится конец дистанции. Из отведенного на пробежку получаса остается тринадцать минут. Я не нуждаюсь в том, чтобы проверить оставшееся время — внутренние часы ни разу не подводили меня.
Я ощущаю пульсацию крови в ушах, чувствуя себя невероятно живым, сильным, наполненным энергией.
Ветер бросает дождевую морось порывами в лицо, но погодные условия — мелочи.
Мне нужно добиться полного прояснения в голове, которое наступает после тяжелых физических нагрузок.
Я наблюдаю за дорогой, за окружающей обстановкой, отмечая все детали того, что есть вокруг: проезжающие автомобили, собаку, спящую на пятачке сухого асфальта под лавкой, загорающийся зеленый светофор в конце улице.
Внутренний наблюдатель никогда не прекращает своей работы. Даже во сне я контролирую все, что происходит вокруг, до последней мелочи.
Только контроль помогает мне скрывать внутреннюю сущность.
Нет никакого зверя, чудовища, живущего глубоко внутри. Я отдаю себе отчет, понимая, кем являюсь на самом деле.
Тридцать с лишним лет мне удается убеждать окружающих в том, что они видят перед собой положительный персонаж. Я скрываю суть так же хорошо, как и следы на месте своих преступлений. Маска настолько надежна и выверена, что остается лишь наблюдать с усмешкой за жалкими попытками вычислить и поймать меня.
… Скорость становится все выше. Я уже вижу конечную точку маршрута, до которой около трех километров. Капли пота, смешиваясь с дождевыми, стекают по вискам, капают с носа. Я оббегаю большую лужу, впечатывая
Я помню каждую отнятую жизнь. Всех своих жертв — на лицо, каждое место, будь оно тщательно спланированное или случайно найденное.
Запахи, погода, время года — все это отложено в памяти в подробнейшем виде.
Анализ до и после, система, понятная мне одному, управление.
Я могу назвать это менеджментом убийства, появись у меня желание сформулировать свои убеждения, но вряд ли найдется хоть один человек, способный постичь суть моих действий.
Логике обывателя это не по зубам, однако, есть еще и то, что не поддается объяснению. Высший уровень эмпатии или что-то иное, что мне предстоит вычислить.
Я представляю ее, — с дурацкой короткой стрижкой, карими глазами. Испуг так ей к лицу, что я получаю удовольствие, двигая пешек вокруг, приводя все в движение, загоняя ее в угол.
План, разработанный на много шагов вперед, с появлением девчонки преображается, но игра становится от этого лишь интереснее.
… Добегая до конца маршрута, останавливаюсь, упирая руки в колени. Дыхание восстанавливается не сразу, но когда я выпрямляюсь, на лице блуждает улыбка, вызванная мыслями о ней.
До развязки остается совсем немного, и я, предвкушая следующий ход, поднимаюсь домой.
Она еще не знает, какая роль заготовлена ей для финала.
Глава 19
Зарядивший на весь день дождь окрашивает квартиру серым.
Кутаюсь в одеяло, слушая бесконечные разговоры Ивана по телефону. Как вчера ему удавалось почти не прикасаться к мобильному? Загадка.
Я ловлю только его интонации, не вникая в суть беседы. Ваня расхаживает по квартире в одних джинсах, босиком. Широкоплечий, с узкими бедрами, высокий. Небритое лицо, яркие глаза необычного цвета — я понимаю, почему еще при первой нашей встрече Доронин запал мне в душу.
Там, в мрачных больничных стенах, разрисованных безумием и горькой полынью отчаянья, его появление стало чем-то из ряда вон выходящим.
И обещание свободы, свежим воздухом залетевшее вместе с Ваней, было не единственной причиной, по которой я согласилась работать с ним.
Он замирает, взлохмачивая порядком отросшие волосы, проводит пятерней по щетине, еще больше отливающей рыжим. Я ловлю каждый жест, чувствуя приятное томление внизу живота. Когда он становится у окна, его силуэт темным выделяется на фоне серого прямоугольника. Полицейский опирается лбом на согнутую руку, вглядываясь в пространство двора, а я выскальзываю из-под одеяла, добегаю на носочках и прижимаясь к его спине. Он не двигается, продолжая разговор, но я понимаю, что ему приятны мои прикосновения.