Боль мне к лицу
Шрифт:
На лице Доронина облегчение. Темные мешки под глазами делают его старше своего возраста. Я ощущаю перед ним вину: много проблем было раньше, но с моим появлением все только обостряется. Вряд ли он сейчас он сам рад возникшей однажды идее вытащить меня из больницы.
Антон по-доброму улыбается мне, будто старой знакомой, и кивает. Я здороваюсь с ним ржавым голосом:
— Привет.
— Как ты? — Иван подходит ближе, возвышаясь темной горой, заслоняя от остальных.
— Живая.
Мы замираем,
Лена с Антоном, не желая становиться свидетелями нашего общения, прощаются как-то спешно, и мы вместе с Ваней провожаем их до дверей. Идем рядом, почти касаясь друг друга кончиками пальцев, так и не решаясь показать, насколько близки. Но разве такое возможно скрыть?
— Звоните, если понадобится помощь, — профайлер по очереди целует в щеки нас обоих, прижимая меня тесно к себе, — не дай себя сломать, — шепчет торопливо в ухо, и отодвигается, подмигивая. — Но все же, лучше, делайте это в дневное время.
— Спасибо, — Доронин обменивается рукопожатием с зевающим Антоном:
— Простите, привык ложиться и вставать пораньше.
— Это ты нас извини, что дернули.
— Все в порядке! Спокойной ночи, — Антон машет рукой, увлекая за собой в темное пространства подъезда Лену, и мы, наконец, остаемся вдвоем.
Ваня закрывает дверь на все замки, и прислоняется к ней спиной, взирая на меня молча.
«Какой же он красивыыый».
«Сейчас будет ругаться».
«Замучила ты мужика».
Я замираю в нерешительности, не понимая, как быть дальше.
— Аня, — зовет Иван. — Что с тобой сегодня? Ты падаешь в обморок в магазине, теряешь сознание, из носа хлещет кровь. Наверное, пора в больницу?
Я отрицательно мотаю головой, обхватывая себя руками, словно защищаясь.
— Не надо в больницу. Только не туда.
— Тогда что мне с тобой делать?
«Любить!» — хочу крикнуть, но молчу. Не подходящий вариант ответа.
Он подходит первым, порывисто прижимая к себе.
Так много всего в этом жесте. Я обхватываю его за талию, утыкаюсь в грудь, и реву. Внутри будто ослабляется тугой узел, и я чувствую облегчение.
Мы опускаемся на пол прямо в коридоре, не разжимая объятий, касаясь друг друга, словно видясь после долгой разлуки.
— Глупая ты девочка, — шепчет он на ухо, убаюкивая, — держишь все в себе, варишься в своих мыслях, а потом сходишь с ума в одиночку. Ты ведь не одна, Аня, не молчи, говори.
И я говорю, бессвязно, не вдумываясь в смысл фраз, выдавая потоком все, что на уме.
Про чувства и страхи, про одиночество, про слова, что ранят и про слова, что ничего не весят. Понимает ли он мой бред, вслушивается ли — я не знаю, безостановочной
— Аня, Аня, — он переносит меня на диван, и мы закутываемся в одеяло, отгораживаясь от внешнего мира.
— Ваня, — слабая улыбка касается наших губ, и мы целуемся, делясь нежностью, и засыпаем, словно дети, успокоившиеся после горьких слез.
Воскресенье начинается дождем.
Серое небо опускается ближе к земле, давит на плечи. Капли барабанят по железным отливам окон, заставляя открыть глаза. Я вслушиваюсь в звуки, доносящиеся из открытого окна, и нехотя поднимаюсь.
Выхожу на балкон, чтобы собрать намокшее белье, вспоминая утренний сон.
Палата, крики, бормотания, уколы.
То ли кадры из прошлой жизни, то ли вымысел, так похожий на правду. Только Солнце там все еще живая, с испуганными оленьими глазами. Длинные волосы собраны в бесконечную косу, с которой она кажется еще тоньше, еще стройнее. Только цвет у них — грязно-коричневый, как запекшаяся кровь.
Говорят, что покойники снятся, пытаясь нам что-то сказать, но я не верю. Чем тайным она может поделиться, будучи распятой на цинковом столе в морге?
Все, что успело сорваться в отчаянном крике с ее губ, унес с собой убийца, а я все еще ни на шаг не могу приблизиться к его поиску. Час новой жертвы все ближе, но мы теряем время попусту, варимся в собственных чувствах и переживаниях, спим. Восемь часов, бесполезно вычеркиваемых из существования. Треть жизни мы, уставшие, проводим в горизонтальном положении, будто бы не оно же ждет нас после черты в бесконечность.
Жаль, что нельзя не спать, будучи живой.
Жаль, что до мертвых — не добудится.
Я развешиваю мокрое белье в ванной, вытирая лицо от слез, смешанных с каплями дождя. Ваня в тревожном сне мечется на новом диване, а я в одиночестве выкуриваю на кухне сигарету, запивая теплой водой прямо из чайника.
В семь утра город все еще дождлив и пуст. Я уговариваю себя вернуться в кровать, чтобы выспаться, но беспокойство, терзающее после пробуждения, не отпускает.
Мне чудится запах крови на губах, я подхожу к зеркалу, но не нахожу на себе ни следа.
«Новая жертва скоро», — вдруг просыпается четвертый шептун.
«Когда? Где? Подскажи», — молю я, но ответ отнимает надежду: «Не спасешь. Ты слабее его, не тебе тягаться».
Я замираю, не позволяя себе сорваться на вой, зажимая рот ладонью.
Всегда слабее, всегда. Но разве только сильный может победить противника? Ведь я не одна ищу убийцы. Есть еще Ваня, целый его отдел, — неужели все вместе мы глупее одного-единственного человека? Бывает ли такое?