Боль
Шрифт:
— Всем или только ребятишкам? Старикам-то дают ли? — услышал вдогонку, но отвечать не стал.
Навстречу, запыхавшись, бежали три мальчика. Один из них, самый маленький, подпоясанный зелененьким пояском от платья, отставал и чуть не плакал. Венка остановился. «Этого еще не хватало, чтоб чужие…» — подумал ревностно.
Малец вдруг споткнулся, упал и заревел. Который постарше, вернулся:
— Вставай, Митя! Из-за тебя и нам не достанется…
Венке сделалось не по себе. На закорках у него уютно пристроены четыре плитки жратвы. Ему надо — он
— Эй, желудки! — крикнул он. Те нехотя вернулись: — Вас к вагону близко не подпустят… — сказал и опустил на снег свою ношу. — Вот вам по одной… И — марш по домам!
Мальчишки в сомнении посмотрели друг на друга, недоверчиво глянули на Венку, но отруби взяли.
Догнал Егоровну.
— Держи, бабуся, пока я добрый! Питайся… С такими харчами как графиня Монте-Кристо будешь до весны в потолок поплевывать…
Около вагона по-прежнему шум, толкотня. Мельком Венка увидел: в садике перед школой стоит, держась за сердце, директор Михаил Алексеевич, через дорогу семенит завуч.
Мальчишки повзрослев забрались в вагон и сваливали плитки в образовавшийся проход. Часть их падала в снег, на рельсы.
Венка выбрал, которые почище, стал увязывать. Пальцы от волнения не слушались.
Вдруг три выстрела разорвали воздух над головой и будто припечатали Венку к жгучему от мороза колесу. Чистый, как в кино, голос скомандовал:
— Отставить! Быстра! В две шеренги… стана-а-вись!
Не соображая, метнулся вслед за всеми. Шарахалась толпа вдоль вагона туда-сюда. Все норовили убраться в середину, подальше от стрелявшего. Венка оказался с краю и с изумлением узнал знакомого по госпиталю старшину.
Тот совсем не изменился. Так же уверенно сверкал выбритый до синевы затылок, из-под лихо сбитой набекрень шапки свисало на бровь крутое колечко кудрей, горела начищенная до самоварного блеска пряжка командирского ремня. Только вместо обмоток сегодня на нем были кирзовые сапоги.
Под старшиной нервно пританцовывал взмыленный жеребец. Левой рукой он то отпускал, то натягивал поводья, правой играючи помахивал наганом.
— Слушай сюда! — властно выкрикнул старшина, когда строй более-менее обозначился. — В соседнем гарнизоне нечем кормить строевых коней! Может задержаться отправка части на фронт, под Москву! Туда, где добиваем мы фашистского гада!
Он прогарцевал перед строем, всматриваясь в лица мальчишек; заглянул в вагон, перекинулся парой слов с завучем.
Венка глянул украдкой налево-направо. Все здесь были свои, и это немного успокаивало. Тут же и девчонки, которые побойчее. Замыкала строй продавщица из хлебного магазина. Она испуганно хлопала глазами и, как младенца, прижимала плитку к груди. Если через час, — вновь заговорил старшина, — вагон не будет загружен, я вынужден буду пойти по домам!
Для большей убедительности он дважды
— Как же так, мальчики? — сокрушался завуч. — Такое пятно ляжет на школу! Как думаешь, Смеляков, вернут дети отруби?
Что мог ответить Венка за других, когда не поручился бы за себя? На душе было муторно. Скорей бы уж угнали этот злополучный вагон! Но уходить дамой с пустыми руками ужасно не хотелось.
Он поднял облепленный снегом кусочек и положил в рот Вспомнил аппетитно жующего усатого коновода и живо представил, как обрадовалась бы мать, увидев на столе дымящийся горшок.
Около колеса заметил торчащий из-под снега уголок плитки. Подумал — осколочек… Валенком пнул. Плитка оказалась целой, только грязноватой. Успокаивая себя, решил, что такую коням нельзя. Воровато озираясь, улучил момент — спрятал под тужурку. Буркнул, что некогда, и зашагал к дому.
К вагону спешили пацаны с отрубями, а он, самый смелый на улице, корежился в панике: не дай бог вывалится из-под тужурки его добыча. Вот будет смеху! Засунув руки в карманы, придерживал ее цепко, как бомбу. А плитка упорно выскальзывала, и уж не было сил удерживать ее.
Наконец-то, наконец — дома! Швырнул плитку на лавку. Зачерпнул воды и долго пил. Материным фартуком смахнул с лица испарину.
Не раздеваясь, сел около окна. Конечно, этот фасонистый старшина не станет лазить по амбарам. Просто стиснет покрепче зубы от горькой обиды и отправит вагон как есть. А потом пройдет по улице, ведя коня под уздцы, да глянет на окна, как в глаза людей. И вряд ли кто не метнется тогда в простенок. А может, вернувшись в гарнизон, чтобы не оправдываться перед трибуналом в жалости к голодным ребятишкам, пустит себе пулю в сердце…
Вывезли из переулка знакомые ребята салазки, нагруженные доверху. Хлопнули ворота соседей: это, наверное, Мурзилка. Точно — он. Остановился. «Иди, чего уставился!» — махнул рукой Венка.
Провез детские саночки старичок Прохор Петрович. На саночках три плитки. Сзади, то ли помогая, то ли держась, чтоб не отстать, семенит малец, подпоясанный зелененьким пояском.
Из дома напротив вышла Егоровна. Черпая снег низенькими ботами, прошла по чуть обозначившейся тропинке к дороге, подняла плитку, как икону на богомолье…
Заметался Венка по избе. Наконец, нашел. Одежной щеткой стал счищать с плитки, ножиком выколупывать песчинки. Стамеской отколол по углам по крошечному кусочку, завернул в тряпицу и, положил за зеркало, куда мать до войны обычно прятала от него сахар.
Глава пятая
ОТЦОВСКИЙ ГОСТИНЕЦ
Венка уже укладывался спать, когда девчонка-рассыльная принесла телеграмму от отца. Он просил незамедлительно приехать в Игумнов, где находился проездом, и сообщил адрес, по которому его искать.