Шрифт:
Annotation
После непродолжительной ремиссии Ксюша возвращается в родное отделение детской онкологии, заводит новых друзей и знакомится и с жуткими байками, которые гуляют вокруг странной детдомовской девочки из соседней палаты. Как будто и без них все недостаточно страшно…
Ольга Рубан
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Финал+Эпилог
Ольга Рубан
Больничные
Глава 1
Ксюша вошла в игровую и осмотрелась, невольно ожидая увидеть знакомые лица. Но нет. Больница та же, отделение то же, и игровая за полгода ничуть не изменилась, но товарищи по несчастью — сплошь новые.
В душе ее боролись два противоположных чувства — искренняя радость за друзей, вышедших в ремиссию, и сердитая обида, что её собственная ремиссия не продлилась и полугода. Выписывались все вместе, вернулась — одна она.
Спина нестерпимо болела, и каждую секунду девочка боролась с собой, чтобы не согнуться в три погибели, как старуха, не уползти обратно в палату и не скрутиться там калачиком под одеялом, предаваясь хандре и считая минуты до очередной дозы обезболивающего.
Поплакать и похандрить она себе позволила позавчера, когда мама проводила ее в палату, помогла разложить вещи, обняла и ушла. Вчера она весь день была на обследованиях, и кукситься было некогда. А сегодня пора брать себя в руки и снова бороться.
Никакая она не старуха. Ей всего 14 лет! Поэтому сразу после обхода докторов, Ксюша переоделась в любимый плюшевый костюм, подкрасила губы, прошлась мягкой щеткой по отросшим волосам, с которыми ей вскорости придется снова распрощаться, и пошла в родную игровую заводить новых друзей. Как бы то ни было, это ее жизнь, и надо постараться взять от нее все, что сумеет.
«И успеет», — промелькнула крамольная мыслишка, которую девочка, впрочем, тут же прогнала.
Ровесников почти не было. Всего две девочки кроме нее — Лиза и Катя. К ним в палату Ксюшу и подселили третьей.
Катя была совсем тяжелая. Над простыней виднелось одутловатое, с тяжелыми, сизыми подглазьями лицо, накрытое сверху кислородной маской. Горло украшал тонкий, лиловый рубец, вертикально пересекающий гортань.
Говорить Катя не могла, но была в сознании и неотрывно следила перепуганными и полными мольбы глазами за соседками. Смотреть на ее страдания было невыносимо. Наверное, поэтому Лизка удирала из палаты сразу по пробуждении и возвращалась только по крайней нужде — во время врачебного обхода, перед приемом лекарств и отбоем, а большую часть времени проводила или в игровой, или тусила в палате у своих приятелей — мальчишек среднего школьного возраста.
Ксюше и самой было невыносимо Катино соседство, хоть она и понимала, что будь у администрации такая возможность — они положили бы девочку отдельно. Но смотреть на страдания — это еще полбеды. Самое страшное — это против воли примерять на себя ее состояние и размышлять, когда ты сама станешь такой. Через год? Три месяца? Месяц?
Мама всегда говорила: «Что
Даже Анна Николаевна, ее лечащий врач, расплакалась от радости, не веря своим глазам, когда получила результаты анализов. Чисто! Ни следа ни первичной опухоли, ни метастазов. Молодой организм и несколько курсов удачно подобранной химиотерапии справились с саркомой!
Вспомнился душистый майский полдень. Только что прошел проливной дождь, и воздух в больничном дворе был напоен влагой и цветением. Родители приехали за ней в машине, полной воздушных шаров, которые они тут же и выпустили в небо, как на школьном выпускном, который после года лечения вдруг перестал казаться несбыточной мечтой.
Анна Николаевна вышла проводить Ксюшу. Всегда такая сдержанная и уравновешенная она сама теперь напоминала восторженную школьницу. Губы ее прыгали, глаза сверкали. Она крепко обняла пациентку и произнесла нарочито строгим голосом: «И чтобы я тебя больше здесь никогда не видела! Соскучишься — просто позвони».
Это был счастливый день. И сейчас, когда подходил к концу ноябрь с его стылыми порывистыми ветрами, гололедом и надвигающимися морозами, он казался еще счастливее. Несправедливо только, что счастье оказалось так мимолетно…
В этих обстоятельствах сохранять позитивный настрой было очень тяжело.
…
Лиза играла с мальчишками в Монополию. Ее и саму можно было принять за мальчика. Голая, как колено, голова, очки с толстыми линзами и мешковатые тряпки. Впрочем, девочка была настолько худой и долговязой, что на ней любая одежда выглядела бы мешковатой. А догадаться сходу о её половой принадлежности можно было разве что по яркому маникюру. Правда, у Лизки имелся шикарный платиновый парик, но она стеснялась в нем ходить по отделению, надевала его только в палате и украдкой делала селфи.
Ксюша взяла с полки пару молодежных журналов и опустилась с ними в кресло, давая отдых дергающейся пояснице и, попутно, прислушиваясь к разговорам и приглядываясь к лицам.
Да, сплошь малыши. Трое Лизкиных приятелей-десятилеток, кучка дошкольников с мамами и горсточка разновозрастных детдомовских ребятишек. Их Ксюша умела вычислять с первого взгляда — по затравленным и, одновременно, хитреньким, алчным глазкам.
Внезапно одна из детдомовских — девчушка лет восьми — подошла к «монопольщикам» и, не говоря худого слова, потащила на себя игру, разом смешав все фишки.
— Пусть, не трогайте, — торопливо произнесла Лиза, удерживая подскочивших пацанов. Двое понимающие пришипились, но один не послушался и полез выяснять отношения.
— Паха, оставь. Не надо…, - увещевали его товарищи.
— Да разве так делается?! — возмущался Паша. Воздуха ему явно не хватало, и он делал глубокие судорожные вдохи после каждого слова, — Почти ведь доиграли! Неужели нельзя было подождать своей очереди?!
— Лучше не трогай её…
— А то что?
— Ты знаешь…