Большая игра
Шрифт:
— Но тебя… — начал Крум.
Ведь учительница вызвала в школу бабушку, и, если бабушка не придет, Здравку не допустят до занятий.
— Что меня? — невинно посмотрела на него Здравка.
— Да так… — замялся Крум. — Завтра пойдешь в школу?
— Конечно, пойду! — повторила Здравка как ни в чем не бывало. — В новом фартуке. Ведь уже зимний сезон. Много о себе воображают, если думают, что я не пойду! Еще меня не знают!
Но Крум уже не слышал сестру.
Он развернул шуршащую бумагу, такую же, как у Здравки, и с удивлением увидел что-то синее,
Крум развернул синюю ткань.
Джинсы! И куртка! Такая же темно-синяя, с медными пуговицами, как у Чавдара.
— Ой! — закричала Здравка.
— Джинсы! — ахнул Иванчо. — И куртка! Целый костюм.
— Примерь, братик! — быстро проговорила Здравка.
Крум совсем растерялся от неожиданного подарка, натянул джинсы, провел рукой по талии, придирчиво огляделся.
— Какой ты красивый! И точно твой размер, — кружилась Здравка, оглядывая брата со всех сторон. — Завтра все просто ахнут!
Крум надел куртку. Рукава оказались чуть длинноваты, но Здравка тут же их подвернула.
— Теперь так носят!
Иванчо восторженно размахивал своими белыми лапами:
— Здорово! Высший класс! Куда Чавдару до тебя!
Крум робко посмотрелся в зеркало и не узнал себя.
Высокий светлоглазый парень удивленно смотрел на него из зеркала.
— Иди, иди сюда, покажем бабушке! — Здравка потащила брата на кухню.
Они остановились в дверях.
Специально столовой у них в квартире не было, дом старый, и гостей приглашали обычно в просторную, чисто убранную кухню. Здесь бабушка угощала соседок кофе и айвовым вареньем, ребятишек — вареньем и тыквой, которую она умела готовить, как никто другой. Любила она приглашать ребятню к обеду или к ужину, как сейчас, когда не отпустила домой Иванчо. И по тому, какие тарелки, ложки, вилки и стаканы доставала она из буфета, можно было судить, кто из гостей ей особенно дорог.
— Бабушка, посмотри… — Слова замерли у Здравки на губах. Она ожидала увидеть на столе фарфоровую и хрустальную посуду. А в кухне… '
Склонив седую и русую головы, сидели друг против друга бабушка Здравка в шали на плечах и молодой инженер.
— Бабушка! — Здравка удивилась, что бабушка ничем не угощает гостя.
Крум сделал сестре знак замолчать.
Он вдруг подумал, что есть нечто в сто раз более дорогое, чем айвовое варенье, кофе и вареная тыква, чем вкусные бабушкины кушанья, лучше, чем самый изысканный прием. Это радость от встречи с милым сердцу гостем.
— Молодцы! — с улыбкой посмотрел на Крума и Здравку гость. — Расскажу отцу, как у вас побывал. Вот уж обрадую его!
В эту минуту раздался звонок у входной двери. Бабушка Здравка встала, молодой человек тоже.
— Ты куда? — остановила его бабушка Здравка, положив ладонь на его руку. — Посиди. Расскажи еще. Пусть и дети порадуются.
Бабушка бесшумно проскользнула между Крумом и Здравкой, мимоходом погладила внучку
— Радость ты моя, — и широко распахнула дверь.
В желтоватом проеме двери показалась долговязая фигура отца Иванчо.
Никогда Круму и его товарищам не узнать, о чем бабушка Здравка говорила с отцом Иванчо. Потом она пригласила его на кухню и уговорила оставить Иванчо погостить у них несколько дней. Не узнать Круму, что за снимки хранились в маленьком отцовском школьном альбоме. Никому не ведомо было, и с кем встретилась бабушка Здравка на следующий день.
Она вырастила сына и внука и давно поняла: мальчиков надо оставлять наедине с их возмужанием, тогда им легче пройти через все сложности того долгого, мучительно-сладостного периода, когда они уже не дети, но еще и не взрослые.
Бабушка Здравка знала: каждому возрасту свойственны свои сложности и нужно время, чтобы их пройти.
Отцу Иванчо бабушка так сказала:
— Вы не правы, дорогой! Хорошо, что мы сейчас одни, я вам прямо скажу, вы не правы. Сына обидели. Принудили из дому бежать. И не отводите глаза и не возражайте, а вот познакомьтесь лучше с нашим дорогим гостем. Он приехал из Ленинграда, целый день по делам бегал, а сейчас к нам заглянул, детям в радость! Садитесь, побудьте с нами и признайтесь, что вы не правы! В какое время вы живете? Чтобы наказать вас — да, вас, а не Иванчо, — мальчик останется у меня по крайней мере дней на пять! И знайте: если вы не согласны, я в товарищеский суд обращусь!
А утром, переделав все свои дела и приготовив обед, бабушка достала со дна комода старый альбом, тот, что так и не позволила посмотреть Круму, открыла его, вгляделась в фотографии. Какие счастливые лица! Гошо-школьник, Гошо-бригадир, Гошо в Софии, Гошо в парке, на Витоше, в бригаде, и каждый раз рядом с Гошиным лицом — смеющееся лицо молоденькой, хорошенькой девушки.
Потом бабушка Здравка надела платье в мелкий синенький цветочек и мохнатую черную кофту. Причесалась, пригладила ладонью и без того гладко зачесанные волосы. Вышла из дому. Медленно прошла по улице мимо пустыря, где резвилась детвора. «Хорошо бы здесь разбить сад! — подумала бабушка. — А впрочем, где же тогда играть детям? Если тут сделать сад, на скамейках сразу же усядутся старики, и не будет конца их жалобам на детей. А ведь так над своей ребятней дрожат, полные авоськи продуктов для них таскают!»
У трехэтажного дома, где недавно поселилась семья Паскала, бабушка остановилась перевести дух. Потом, миновав узкий, выложенный камнем дворик, поднялась по белым ступенькам. На каждой площадке бабушка останавливалась передохнуть, а на третьем этаже, перед двустворчатой дверью с матовым стеклом, снова остановилась, вглядываясь в красиво выведенные рукой Паскала буквы: «Сем. Астарджиевых». Бабушка улыбнулась: «Толковый мальчик».
И нажала кнопку звонка.
Послышались легкие шаркающие шаги. Чей-то силуэт мелькнул за толстым стеклом, и створка двери распахнулась.