Большая судьба
Шрифт:
Тяжелый гнет стал невыносимым, и работные люди тайком послали к царице Екатерине в далекий Санкт-Петербург верных людей с жалобой на заводчика.
Челобитчики писали государыне:
"Его приказчики и нарядчики, незнамо за что, немилостиво били батожьем и кнутьями, многих смертельно изувечили, от которых побоев долговременно недель по шести и полгоду не заростали с червием раны. От тех же побой заводских работ исправлять не могут, а иные померли..."
Рабочие-гонцы на завод больше не возвратились. Бродили темные слухи, что мосоловские люди настигли их в глухих лесах и пометали в страшные зыбуны-трясины.
Подошел 1773 год. Под заводскими стенами нежданно-негаданно появились
Пугачев на белом коне въехал в завод-крепость. Народ обнажил головы. Поп трясущимися руками благословил крестом "крестьянского царя".
На крыльцо заводской конторы вынесли кресло, крытое зеленым бархатом. Пугачев слез с коня и уселся в него. Сурово сдвинул брови. Рабочие толкнули к его ногам приказчика Ваньку Попова в изодранном кафтане.
– Кровопивец?
– нахмурив брови, строго спросил Пугачев.
Из толпы вышел седобородый литейщик и степенно поклонился:
– Государь-батюшка, этот зверюга батожьем немало народа перекалечил. Он как тать обирал нас и довел до великой скудости!
– Так! Видать разбойника по роже. На глаголь!
– махнул рукой Пугачев.
Башкиры подвели двух верблюдов, через горбы их положили перекладину. Десятки рук цепко подхватили Ваньку Попова и повесили.
– Добро, поделом вору и мука!
– сказал Пугачев и неожиданно ткнул перстом в толпу заводских служащих - А это кто?
Те покорно опустились на колени. Пугачев наклонился вперед, ветерок шевелил его темную курчавую бороду. Глаза Емельяна Ивановича пытливо шарили по толпе. Повытчик из заводской конторы бухнулся в ноги.
– Помилосердствуй, батюшка, по правде жили. Сами под страхом робили!
– взмолился он.
– А что на это народ скажет?
– поднял голову Пугачев и вопросительно посмотрел на работных.
– Не чинили обид, грех напраслину возводить!
– отозвались среди заводчины отдельные голоса.
– Ну, коли так, будь по-вашему!
– согласился Пугачев.
– Бог с вами, детушки, прощаю вас в угоду труженикам. Служите мне, государю вашему, честно и радиво.
На площадь выкатили пушку и выстрелили. По горам прокатилось эхо.
Пробыли пугачевцы на заводе только два дня. Взяв шесть отлитых пушек и два пуда пороха, армия повстанцев ушла в горы.
В течение года Косотурский завод несколько раз переходил из рук в руки. В июне 1774 года его осадил Михельсон.
Положение было тяжелое, и восставшие рабочие отступили с пугачевцами на Красноуфимск. Позади отступивших остались только груды развалин да в вечернем небе долго полыхало багровое зарево - догорал завод.
Поднимая крестьянские восстания, Пугачев поспешно отступал правобережьем Волги. Его по пятам преследовали генералы, посланные с войсками перепуганной царицей. По дорогам, пристаням и селам каратели сооружали виселицы-глаголи, колья с колесами и лютой смертью казнили восставших мужиков.
На Косотурском заводе вешать было некого, - все рабочие ушли. Лишь в Шадринской провинции, в Уксянской слободе, отряд генерала Деколонга захватил двенадцать косотурских работных. Их пытали и казнили.
Пугачевское восстание было подавлено, а сам Пугачев пойман и в клетке доставлен в Москву, где и казнили его на Болоте. Иван Перфильевич Мосолов не дожил до этих дней. Он внезапно умер от паралича сердца, а наследники его продали Косотур тульскому купцу Лугинину. Новый хозяин восстановил разоренный завод, и снова для рабочих потянулась прежняя каторга. Лугинин скупал у помещиков крепостных, выбирал народ покрепче, посильнее и посмекалистее и гнал на далекий Урал. Много слёз и горя было в тульских и ветлужских вотчинах, - крестьянские семьи оставались
Спустя лет двадцать после смерти Лугинина, в 1797 году, Косотур приобрел московский гостинодворец Кнауф. Новый владелец родом был из Германии и решил всё поставить по-своему. Он не доверял русским управителям и мастерам и выписал со своей родины земляка Гергарда Эверсмана, которого и назначил главноуправляющим завода. Прибывший немец стал выписывать из Германии мастеров из Золингена и других мест. Однако и Кнауф похозяйничал недолго: велением императора Александра I Косотурские, переименованные в Златоустовские, горные промыслы в 1811 году отошли в казну. Златоуст возвеличили до значения центра горного округа и в нем разместили правление горнозаводского ведомства. Время подошло тревожное: на Западе, за рубежами, гремела слава французского императора Наполеона, а за Черным морем России грозились турки. Царь стал готовиться к войне. Однако оружейное производство развернуть в полной мере не успели: Наполеон с многочисленной армией перешел Неман и внезапно вторгся в пределы России. Лишь в 1815 году приступили к устройству оружейной фабрики в Златоусте. Во главе ее поставили немцев: директором фабрики назначили Эверсмана, его помощником и горным начальником заводов - обер-бергмейстера Фурмана. 16 декабря 1815 года состоялось официальное открытие "Фабрики дела белого оружия, разных стальных и железных изделий".
Русской коннице нужны были тысячи добрых клинков, сабель и казачьих шашек. Известно, что на клинки требуются особо твердые и упругие стали. Но сколько ни бились старики литейщики, сталь выходила ломкая, неподатливая. Сабельные клинки из такой стали получались ненадежные...
В ту пору добротными клинками славились старинные немецкие города Клингенталь, Страсбург и Золинген. Слава клингентальских мастеров гремела по всей Европе, и русское правительство решило пригласить их в Златоуст. Обоз за обозом тащился на Урал: везли сотни немецких семейств для устройства их на новом месте. В короткий срок в Златоуст понаехало много чужих людей, которые сторонились всего русского, с нескрываемым высокомерием и презрением относясь к уральским мастерам.
По каменному логу Громатухи, зажатому горами Бутыловкой и Богданкой, быстро отстроили для немцев большие светлые дома, - так возникла Большая Немецкая улица. Перед заводом, откуда открывался вид на лесистую гору Косотур, на обширный пруд и на синеющие горные дали, отстроили Малую Немецкую.
Горько было уральским рабочим смотреть на дела царской власти, покровительствовавшей иноземцам. Кровная обида обжигала их сердца. И как не обижаться! Когда возводили Косотурский завод, русские тут в землянках голодали, их заедал гнус, валили изнуряющие болезни. На работе торопили плетями и батогами. А для иноземцев не жалели ни денег, ни добра. Сам Гергард Эверсман по договору получал от казны 2100 рублей серебром жалованья, обширную квартиру с отоплением и освещением, даровую прислугу с одеждой, переводчика и четырех служителей. Но и этого показалось мало жадному немцу! Выговорил он себе еще 8 кулей муки в год, 2 куля крупы, 12 пудов солонины, 14 бочек пива, 36 ведер водки и вина, 6 пудов мыла, 75 кулей овса, 700 пудов сена, 300 пудов соломы, 4 откормленных свиньи и 2 коровы. Не хуже устроились и земляки Эверсмана.