Большая судьба
Шрифт:
– Сейчас я кладу на предметное стекло сплав немецкого булата. Взгляни сюда!
– он подкрутил кремальеру.
– Стой, стой!
– закричал старик.
– Всё вижу, как на ладони. Вот так чудеса!
Простой немецкий булат вдруг сразу изменился: ровный, гладкий кусочек стали неожиданно предстал частицами, по-разному и, казалось, в беспорядке сцепленными. Не успел Швецов еще раз высказать свое удивление, как Павел Петрович сменил кусочек сплава на другой.
– А вот это наш, только что добытый!
– сказал весело Аносов.
Литейщик, затаив дыхание, долго смотрел в микроскоп. Сердце его учащенно забилось.
– Да-а!
– протяжно сказал старик.
– Это уже почти булат!
– Он поднялся и долго рассматривал сплав невооруженным глазом. Узор терялся в синеве слитка.
– Это еще не всё!
– продолжал Аносов.
– Теперь наши опыты показали, что сталь даже при совершенно одинаковом химическом составе может обладать различными свойствами. В чем тут дело? И вот выяснилось, что отливка, ковка, отжиг, закалка влияют на внутреннее строение стали и на качество клинка!
– Вот оно что!
– оживился литейщик.
– Великое дело - наука. Она всякую тайность откроет. Теперь, как пить дать, русский булат не за горами!
– Не за горами!
– согласился Аносов.
– Нелегко будет, но завершим опыты!
Швецов с уважением посмотрел на инженера: усталое лицо, воспаленные глаза его говорили о бесконечно большом труде.
"Нелегко ему достается булат!
– подумал старик.
– Чтобы до всего дознаться, надо самому быть булатом!"
За окном над Косотуром висели грязные лохмотья туч, посыпался редкий снежок.
– Которая зима в труде проходит, - со вздохом вымолвил Аносов.
– Но чувствую я, что безбрежный океан остался уже позади.
И, как бы желая его ободрить, из-за разорванной тучи прорвался и засиял золотой луч зимнего солнца.
Глава пятая
НЕЛЬЗЯ ЗАБЫВАТЬ О ЛЮДЯХ!
Опыты продолжались. Ободренный успехом, Аносов дни и ночи проводил у горна. Он сам возился с тиглями и часами не сводил глаз с плавки. Тут же у горнов, примостившись в уголку, чтобы не мешать людям, он наспех обедал, делясь скромной трапезой со своим верным помощником Швецовым.
Аносов в такие дни забывал обо всем на свете, а в это время у цеха его часто ждали работные: граверы, шлифовальщики, жёны мастеровых. Они приходили со своими нуждами и печалями и терпеливо стояли на холоде, боясь оторвать Павла Петровича от работы. Однажды он вышел потный, без фуражки, с прилипшими ко лбу волосами. В обветшалой одежонке, в старом мужицком зипунишке, в стоптанных валенках, перед ним стояла вдова мастерового и жалобно смотрела на него.
– Ты что?..
– спросил Аносов.
– К тебе, батюшка. Большое горюшко пригнало. Помоги, родимый.
– В голосе ее прозвучала большая печаль.
Павел Петрович присел тут же на бревне и предложил:
– Рассказывай.
Сбиваясь, вдова поведала о своей беде. На лесных куренях, где жгут для завода уголь, ее единственный сынок-малолеток провалился в дымящуюся кучу раскаленного угля и получил тяжкие ожоги.
– Парень ходить не может, а приказчик гонит его на работу и еще штраф требует. А какой тут штраф, если вторую неделю вовсе без хлеба сидим, жаловалась женщина.
– Как без хлеба?
– переспросил расстроенный Аносов. Он достал кошелек, вынул кредитку и подал
– Поди купи хлебушка, а я сам буду у тебя да и на курени загляну.
Женщина застенчиво взяла деньги и поясно поклонилась:
– Спасибо тебе, родной, от голодной смерти спас...
– Вдова хотела еще что-то сказать, но не смогла. Губы ее задергались, на глазах появились слёзы. Отяжелевшей походкой она ушла, а Павел Петрович стоял и долго с грустью смотрел ей вслед.
Аносов сдержал свое слово. Подгоняемый злым сиверкой, начальник фабрики зашел на запрудскую Демидовку и среди ветхих бревенчатых домишек отыскал хибару вдовы. За окном серели сумерки, в избушке было сыро и темно, как в подвале. Смущенная хозяйка высекла кремнем огонь и зажгла смолистую лучину. Робкие тени заколебались на посветлевших стенах. Аносов огляделся, и страшная, ужасающая бедность поразила его. На скамье лежал подросток, прикрытый лохмотьями, и тяжело стонал. Павел Петрович склонился над больным и сейчас же от волнения закрыл глаза: перед ним кровоточило обожженное лицо, большие серые глаза мальчугана страдальчески смотрели на него.
В углах горницы сверкал иней, дыхание вырывалось густым паром. Аносов подошел к печке, приложил руку. Холодна и пуста.
– Давно не топлена, батюшка, даже тараканы и те вывелись, - с покорной удрученностью сказала женщина.
– А муж где?
– спросил Аносов.
– Кузнец был. От чахотки помер. Аль не помните Кузьму Веселого? пытливо уставилась она на начальника.
– Вспомнил! Добрый кузнец был, - с сожалением сказал Павел Петрович.
– Ты вот что, не убивайся: сына вылечим, а тебе пенсию схлопочу!
Женщина хотела броситься Аносову в ноги, но он удержал ее:
– Что ты, что ты вздумала!
Гость ушел, когда замерцали звёзды. Провожая его, вдова облегченно вздохнула:
– Спасибо, батюшка. Теперь чую сердцем, что не пропаду!
На посаде лаяли псы. Звёзды густо усеяли небо, искрился снег, и шумели сосны на Косотуре. Аносов шел и думал, укоряя себя: "Булат очень важен, но дороже всего люди. Как же я проглядел людское горе?".
Он понял, что сейчас он не просто горный инженер, а начальник большого округа, многих заводов. Он должен бывать в Сатке, в Кусе, в Арсинском: его ждут люди, работающие на лесосеках, углежоги, золотоприискатели. За всем нужен хозяйский глаз: приказчики и управители злоупотребляют властью. Аносов вспомнил день выпуска, прогулку с другом вдоль набережной Невы. И, вспомнив, сказал себе: "Кто, как не ты, обещал облегчить труд простого человека? Кто обещал присмотреть за тем, чтобы зря не морили людей?".
В этот памятный вечер он составил расписание, где и когда бывать.
– Это ты правильно решил, - одобрила мужа Татьяна Васильевна. Нельзя всё время быть у литья, ты же не просто мастер. Я прикажу, чтобы подготовили тройку серых. После отъезда Ахте кони заскучали.
Павел Петрович хотел протестовать, но вспомнил гривастых, сильных коней, и его потянуло промчаться по зимней дороге.
Утром, несмотря на метель и ветер, он отправился на лесные курени. Под завывание ветра Аносов въехал в дремучие леса. Глубоки снега, от тяжести их гнутся ветви елей. Стихло. Слышно, как дятел долбит сухую лесину. Всюду следы зверей: вот осторожно, крадучись, прошла лиса, вот пробежал зайчишка, наискось - тяжелые волчьи следы.