Большая судьба
Шрифт:
Ахте увез гостя к себе. На другой день Гумбольдт появился на оружейной фабрике. Из украшенного цеха прибежал мальчуган-подсобник и сообщил:
– Подходит к каждому граверу и разглядывает узорье.
– Ну и что, нравится?
– пересохшим голосом спросил Швецов.
– Шибко нравится. Хвалит! Немцы его оттесняют, а он никак от Бояршиновых отойти не может.
– Покорили, стало быть, мастерством!
– радостно сказал литейщик и, взглянув на Аносова, спросил: - Ну, а как мы с тобой, Петрович, не опростоволосимся?
Павлу Петровичу очень хотелось рассказать гостю
На каланче отбили полдень, горячие солнечные лучи круто падали в низенькие оконца цеха, тяжко вздыхали воздуходувные мехи, когда вдруг Швецов зашептал:
– Идут... Сюда идут...
В цех двигалась шумная толпа, впереди которой шел человек с розовыми щеками. На нем был темно-коричневый, хорошо сшитый фрак с белым галстуком и круглая шляпа. Ученый шел медленно, размеренной походкой, внимательно оглядываясь по сторонам. Вдруг его серые проницательные глаза остановились на Аносове.
– Очень счастлив видеть вас, - крепко пожимая руку, сказал он Павлу Петровичу.
– Я слыхал, что вы стремитесь отгадать одну тайну!
Смущенно улыбаясь, Аносов скромно ответил:
– Пытаюсь; проделал многие опыты, но пока достиг только малого...
Заметив бородатого Швецова, Гумбольдт кивнул в его сторону:
– Ваш помощник?
– Это лучший литейщик здесь. Редкий мастер!
Гумбольдт с изумлением рассматривал старика, потом спросил Павла Петровича:
– Можно видеть ваше искусство?
Аносов кивнул головой, выражая согласие. Не успел он оглянуться, как Гумбольдт решительным движением скинул шляпу, снял фрак и ловко засучил рукава белоснежной рубашки.
– Я очень хочу видеть, что происходит в плавильной печке и в тигле, деловито сказал он.
– Сейчас мы проводим тридцать пятый опыт, - четко доложил Павел Петрович ученому.
– Заложено сорок пять фунтов рафинированной стали и пять флюса. Время плавки - четыре часа. Скоро будет готово!
Гумбольдт, как опытный мастер, осмотрел плавильные печи, тигли, заглянул в фурму. Он обо всем подробно расспрашивал и одобрительно кивал головой.
– Я счастлив, что встречаю здесь ученого-металлурга, - искренним тоном сказал он и, завидев журнал опытов, потянулся к нему: - Что это?
Аносов объяснил.
– Это очень ценно и честно! Вы по-настоящему желаете помочь науке! сказал Гумбольдт.
Старый литейщик одобрительно поглядел на ученого. Его поразила в нем простота и ловкость, с какой он заглядывал в тигли.
– Вот это стоящий человек, хотя и немец!
– похвалил Швецов гостя, когда все ушли из цеха.
– Милый ты мой, - душевно сказал Аносов, - и немцы, так же как и русские, бывают разные! Одни думают о благе человечества, другие - только о своей шкуре!..
Вечером у Ахте состоялся бал. Аносовы пришли с небольшим опозданием. Большие окна управительского дома были ярко освещены, и в них мелькали танцующие пары. У подъезда стояли экипажи, толпились ямщики и любопытные. Шумя шелком, опираясь на руку мужа, Татьяна Васильевна неторопливо поднималась
– Ах, Павлушенька, мне не по себе, - с отчаянием вздохнула она: этот Ахте везде и всюду старается оттеснить тебя!
– Но ведь он начальник, не забывай этого, милая.
Они вступили в ярко освещенный зал. В канделябрах пылали сотни восковых свечей. Вдоль стен сидели разодетые дамы и их нарумяненные дочки. Во всем чувствовалась натянутость. Даже танцующие пары казались деревянными манекенами, - так бесстрастны, угловаты были их движения. В первой паре шел Гумбольдт с белокурой дочерью хозяина. Завидя Аносова, он приветливо улыбнулся.
Павел Петрович невольно залюбовался статностью шестидесятилетнего ученого. Движения его в танце отличались легкостью, изяществом. На нем был фрак голубого сукна с золотыми резными пуговицами, на груди сверкала звезда. Панталоны, забранные в короткие лакированные ботфорты, плотно обтягивали крепкие мускулистые ноги. Приятная улыбка озаряла свежее, спокойное лицо ученого.
За ним в кадрили вели своих дам горные инженеры в синих мундирах, расшитых золотом. Черные бархатные воротники были высоки и слишком жестки, и оттого фигуры кавалеров казались чопорными, - они чем-то напоминали журавлей в танце.
Но вот отгремели последние звуки оркестра, и пары распались. Ученый неторопливо подошел к Аносовым. Он учтиво поцеловал руку Татьяны Васильевны и пригласил ее на следующую кадриль. Глаза молодой женщины засияли.
– Мой дорогой, - взяв под руку Павла Петровича, просто сказал Гумбольдт.
– Вы совершили чудо. Да, да, чудо! Господин Ахте подарил мне ваш клинок. Это настоящий булат! Я буду писать об этом Егору Францевичу Канкрину...
По телу Аносова пробежало тепло, он хотел рассказать собеседнику об опыте, но в эту минуту раздались звуки оркестра, и Гумбольдт, бережно взяв за руку Татьяну Васильевну, увлек ее на середину зала. Павел Петрович заметил, какой неподдельной радостью засияло лицо жены, как легко и плавно она заскользила по паркету.
Подошел Ахте и крепко пожал Аносову руку:
– Успех, большой успех у вас, сударь! Ваши опыты одобрил сам Гумбольдт!
– Я очень благодарен вам, Адольф Андреевич, искренне благодарен! взволнованно сказал Аносов.
– Мне приятно, что я полезен заводу...
Неожиданно к Ахте подбежала дочь и увлекла его в сторону. Павел Петрович почувствовал себя неловко и решил пройтись в танце. Глазами он обежал зал и вдруг по-мальчишески покраснел. Прямо перед ним сидела Эльза Каймер и пристально смотрела на него.
"Боже мой, как она изменилась: потолстела, стала рыхлой!
– с жалостью подумал инженер.
– Потускнели и голубые глаза!"
Не пригласить ее на кадриль было неудобно; он подошел к ней и учтиво поклонился. Она обрадовалась, крепко сжала его руку и зашептала:
– Данке, данке, Павлуша...
Несмотря на тучность, Эльза танцевала легко. Аносову вспомнилось былое.
– Вы всё такая же хорошая хозяйка?
– чтобы сказать ей что-нибудь приятное, вымолвил он.
– О да!
– кивнула она.
– Но мой отец становится всё больше нетерпим. Он всё время недоволен. О, как он не любит вас!