Больше чем просто дом (сборник)

Фицджеральд Фрэнсис Скотт

— Что там? — спросила Николь у мужа.

— Ну, судя по всему… как я понял, за определенную плату Улед-Наиль могут еще станцевать в… восточном стиле… одетые только в свои украшения.

— А-а.

— Мы остаемся, — жизнерадостно заверил ее мистер Майлс. — В конце концов, затем мы сюда и приехали, чтобы увидеть подлинные обычаи страны, и нечего тут впадать в излишнюю скромность.

Мужчины почти все остались, несколько женщин — тоже. Николь внезапно поднялась.

— Я подожду снаружи, — сказала она.

— Да почему тебе не остаться, Николь? Миссис Майлс ведь остается.

Флейтист уже

выводил первые ноты. На возвышении посреди сцены два бледно-шоколадных ребенка лет четырнадцати снимали свои бумазейные платьица. Николь заколебалась на миг, раздираемая между отвращением и нежеланием показаться ханжой. А потом увидела, как другая молодая американка порывисто поднялась и направилась к двери. Признав в ней симпатичную молодую жену из другого автобуса, Николь тут же приняла решение и пошла следом.

Нельсон поспешил за ней.

— Если ты уйдешь, я тоже уйду, — сказал он, однако с явственной неохотой.

— Пожалуйста, не надо. Я подожду снаружи, вместе с гидом.

— Ну… — Внутри забил барабан. Нельсон принял компромиссное решение: — Я посмотрю минутку. Хочется понять, что же это такое.

Дожидаясь в ночной прохладе, она поняла, что случай этот ее задел: Нельсон не вышел с ней прямо сразу, отговорившись тем, что миссис Майлс-то остается. Обида перекинулась в гнев, и она знаками показала гиду, что хочет вернуться в отель.

Через двадцать минут появился Нельсон; он был зол, потому что переволновался, когда увидел, что ее нет, и потому, что пытался перебить злостью чувство вины. Сами себе не веря, они внезапно поссорились.

Гораздо позднее, когда в Бу-Сааде уже стихли все звуки, а кочевники на рыночной площади завернулись в бурнусы и превратились в недвижные груды, она уснула у него на плече. Жизнь движется вперед, вне зависимости от наших намерений, но нечто оказалось повреждено, был заложен прецедент будущих разногласий. Впрочем, брак их был браком по любви и мог выдержать многое. Оба были очень одиноки в ранней юности и теперь хотели ощутить вкус и запах живого мира; пока что мир этот они обретали друг в друге.

Через месяц они оказались в Сорренто, где Николь стала брать уроки вокала, а Нельсон пытался отыскать новый живописный ракурс Неаполитанского залива. Именно такое существование они и планировали, много читали о нем. Однако вскоре они, подобно многим, обнаружили, что идиллические интерлюдии сохраняют свой шарм только тогда, когда один из участников «задает тон», а именно привносит свой опыт, терпение, на фоне которого второй способен вновь насладиться чарами пасторального покоя, какой вспоминается из дней детства. Николь и Нельсон были одновременно и слишком молодыми, и слишком взрослыми, и слишком американцами — это мешало им сразу же достичь безмятежного согласия с этой незнакомой страной. Избыток энергии сообщал им беспокойство, ибо его занятия живописью еще не обрели определенной направленности, а ей в пении было далеко до серьезных результатов. Они сказали себе, что «пока не преуспели», — вечера становились долгими, поэтому они повадились пить за ужином помногу вина с Капри.

Отель их был заполонен англичанами в возрасте, приехавшими на юг в поисках теплого климата и покоя; Нельсона и Николь раздражала тихая размеренность их жизни. Ну как люди могут бесконечно рассуждать про погоду, гулять

по одним и тем же дорожкам, месяц за месяцем есть на ужин одни и те же макароны? Им сделалось скучно, а скучающие американцы всегда найдут себе развлечение. Однажды вечером решение было принято.

Во время ужина, за бутылкой вина, они решили уехать в Париж, снять квартиру и всерьез взяться за дело. Париж сулил многое — столичную суету, друзей их возраста, ритм жизни, которого не было в Италии. Окрыленные новыми надеждами, они перешли после ужина в салон, где Нельсон, вот уже в десятый раз, зацепился взглядом за огромное и дряхлое механическое пианино; он решил его опробовать.

На другом конце салона сидели единственные англичане, с которыми они хоть как-то общались, — генерал сэр Эвелин Фрейджел и леди Фрейджел. Общение было кратким и неприятным: увидев, как молодая чета направляется из отеля на пляж в купальных халатах, леди заявила, не дав себе труда понизить тон, что это омерзительно и такое следует запретить.

Но это было еще ничего в сравнении с ее реакцией на первые оглушительные звуки, которые издало электрическое пианино. Годами копившаяся пыль взмыла от сотрясения над клавишами, и леди Фрейджел дернулась вперед, будто на электрическом стуле. Нельсон, и сам несколько ошарашенный звуками песни «В ожидании Роберта Ли», едва успел сесть, а дама уже пронеслась через комнату, волоча за собой длинный шлейф, и, даже не взглянув на супругов Келли, отключила инструмент.

Это был один из тех жестов, которые можно счесть либо полностью оправданными, либо неприкрыто нахальными. Мгновение Нельсон колебался; потом вспомнил презрительный отзыв леди Фрейджел о своем купальном облачении, вернулся к инструменту, который все еще издавал остаточные стоны, и снова включил его.

Инцидент принял международный характер. Глаза всех присутствовавших устремились на соперников в ожидании следующего хода. Николь кинулась к Нельсону, умоляя его прекратить, но было уже поздно. Из-за стола с возмущенными англичанами поднялся, сочленение за сочленением, генерал сэр Эвелин Фрейджел, оказавшийся, пожалуй, в самой критической ситуации со времен освобождения Ледисмита.

— Кое нахальство! Кое нахальство!

— Прошу прощения, — проговорил Нельсон.

— Мы тута пятнадцать лет! — завопил себе под нос сэр Эвелин. — Никто никогда себе такого не позволял!

— Мне казалось, эта штука стоит здесь ради развлечения гостей.

Не удостоив его ответом, сэр Эвелин встал на колени, дотянулся до выключателя, повернул его не в ту сторону, отчего темп и громкость еще увеличились — их закрутил неистовый звуковой вихрь; сэр Эвелин был изжелта-бледен от своих воинственных чувств, Нельсон едва сдерживал истерический хохот.

Тут ситуацию разрешила твердая рука гостиничного управляющего; инструмент охнул и умолк, лишь слегка подрагивая от непривычного выплеска; в зале воцарилось глубокое молчание, посреди которого сэр Эвелин развернулся к управляющему:

— Этакого нахальства никогда в жизни не видывал. Моя жена сразу его выключила, а он — тем самым он впервые признал факт существования Нельсона отдельно от инструмента — включил по новой!

— Это общая зала гостиницы, — возразил Нельсон. — Инструмент поставлен здесь для того, чтобы им пользовались.