Болшевцы

Сборник

— Я не хочу играть. Не заставишь, — Королев бил кулаком по столу. — У меня денег нет.

— А я требую. Куда деньги девал? Ты — лгун. Я найду сейчас, — и Умнов полез в карманы Королева.

Тот молодцевато, чтобы все видели, стал среди комнаты и поднял руки. Умнов обшарил все его карманы, но денег не нашел.

— Саша, — спросил Королев, — не забыл порядки наши старые? Что полагается тому, кто заподозрел своего и ошибся? Ты помнишь, что такому полагается?

Умнов молчал.

Тогда

Королев со всего размаха ударил Умнова по лицу, сначала правой рукой, потом левой. Умнов не повел пальцем в защиту. Из носа его сочилась кровь. Королев ткнул ему в зубы. Умнов стоял как парализованный, опущенные руки его висели мертво.

Участвовавший в игре Немухин побожился, что найдет у Королева деньги, и действительно нашел. Деньги лежали в коробке из-под папирос за подкладкой пиджака Королева. Теперь Умнов, в свою очередь, мог бить обманщика, и он дважды ударил Королева по скулам. Тот свалился.

На улице загорланили.

— Убили! Коммунского Королева убили!

Собрался народ. Умнова увели жена и тесть. Он скоро заснул. Приходил Сергей Петрович, но разбудить его не смог. Утром с опухшим лицом, с заплывшими глазами Умнов стоял в кабинете Сергея Петровича и тупо смотрел вниз, на ножки стола.

— Ну, на кого же ты похож? — спрашивал Сергей Петрович. — Был вором — стал кузнецом, доработался до мастера. Как же это ты так распоясался?

Умнов смотрел вниз и молчал.

— Говори, рассказывай!

— Уйду я…

— Куда уйдешь?

— Уйду, дядя Сережа, из коммуны. Не буду я больше ее позорить.

Сергей Петрович написал бумажку, свернул и подал ее Умнову.

— Дом два на Лубянке знаешь? Поезжай и подай там эту бумажку. Постой, — Сергей Петрович запечатал письмо в конверт. — Возьми с собой подушку.

— Подушку?

— Да, подушку. Там кроме матраца ничего нет. И если есть небольшое одеяльце, тоже захвати.

Умнов все понял. Он вышел из управления коммуны и остановился на дороге. Легкий ветер качал вершины елей, прямых, как свеча, зачесывал верхушки берез. Прошла группа вольнонаемных трикотажниц, провезли бочку воды, из распахнутых окон клуба вырывались звуки рояля — ко всему этому Умнов привык.

Коммуна, семья, работа, комсомол навсегда определили его путь. Не вор он больше и не лодырь. Провинился, значит, нужно отбывать наказание.

— Куда? — спросила жена.

— Сидеть.

— Где сидеть?

— В тюрьме.

Шура изумленно развела руками. Прибежал Филипп Михайлович, теща.

— Ну, чего вы смотрите на меня? Чего смотрите? Сказал — дай подушку и одеяло! — закричал Умнов.

— Да кто тебя гонит? — недоумевал Филипп Михайлович. — Не езди и все!

Умнов завернул туго подушку

в одеяло, перетянул сверток ремнем и поехал в Москву.

По возвращении он еще крепче прежнего взялся за работу.

Пока его не было, Королев беспросыпно пьянствовал вместе с Громовым, дважды подрался, кричал среди улицы, что он сожжет коммуну. Его отправили на комиссию МУУРа. Громова исключили из коммуны.

Калдыба работал за мастера цеха и встретил Умнова хмуро:

— Не обломали тебе там ноги?

— Нет, Ваня. Становись-ка на свое место. Потом поговорим.

— Я, может, дороже тебя… Квакает, селезень!..

Умнов не ввязался в спор. Семь суток на Лубянке как бы подытожили какую-то часть его жизни, он стал осторожнее в выражениях, деловитей с кузнецами. Приучал друзей называть его Шуру — Александрой Филипповной.

Спустя несколько дней по возвращении Умнова с гауптвахты к Богословскому пришел исключенный из коммуны Громов. Он стоял перед Сергеем Петровичем, наклонив голову, надвинув низко на лоб пеструю кепку:

— Сергей Петрович, да неужели никак нельзя?

— Не надо было пьянствовать, других за собой тянуть. Не ценил коммуну. Кроме того — не нужда воровать погнала. Из баловства: родители — ведь торговцы? То-то оно и видно.

— Не буду больше. Возьмите обратно, — виновато бубнил Громов.

— Ребята тебя из коммуны выгнали, у ребят и обратно просись, — сухо заключил Сергей Петрович.

В дверь постучали. Вошел худощавый незнакомый Богословскому человек в военном плаще.

— Я агент ХОЗО ОГПУ, — отрекомендовался посетитель.

— Садитесь, — пригласил Сергей Петрович. — Что скажете?

— Прошлой ночью в парадном у двери своей квартиры я нашел пьяного в сиреневой ковбойке, с пробитой головой, — говорил агент. — Перевязал ему голову, оставил ночевать у себя. Пока я спал — он забрал все ценные вещи и ушел. Особо жаль именные, даренные коллегией ОГПУ часы. Не часы — память украл, подлец. — Посмотрев в упор на Сергея Петровича, он добавил. — А вор-то — воспитанник вашей коммуны.

— Не может быть, — мягко и внушительно возразил Сергей Петрович.

Лицо его было спокойно, и лишь концы пальцев вздрагивали, выдавая, чего стоит ему это спокойствие.

— Парень, пока я его выхаживал, сам сказал мне, что он из коммуны.

Пальцы на столе дрогнули сильнее. Сергей Петрович сунул руки в карманы тужурки:

— Не допускаю я этого. Но мы, понятно, сделаем все, что можем.

Агент ХОЗО встал, одернул плащ, кивнул головой и ушел, ни разу не взглянув на Громова. А тот стоял спиной к столу, уткнув нос в окно и внимательно разглядывал давно знакомую улицу.