Болшевцы
Шрифт:
— Не хочу слушаться Сашки!
Королев же только улыбался.
Умнов по обыкновению приходил на работу раньше всех, осматривал инструменты, знакомился с заказами. Когда приходили остальные кузнецы, раздавал им нужный материал и указывал, что делать.
Летом Умнову дали удостоверение — «мастер коммуны». Удостоверение это он получил утром в кабинете Сергея Петровича.
— Заслужил ты, Умнов, — сказал Сергей Петрович. — Тебе многое доверила советская власть, и ты оправдай это доверие.
Ребята хлопали его по плечу: «Первый
Умнов в коммуне стал знаменитостью. О нем говорили в общежитиях, на собраниях, его ставили в пример другим, смотрели ему вслед с завистью и уважением.
Но скоро не меньшее уважение приобрел у коммунаров и Осминкин. Умнову пришлось несколько потесниться.
Начало этому положил футбольный матч всесоюзного значения, о котором Осминкин вычитал в газетах. Как страстный футболист Осминкин горячо заинтересовался им. Он каждый день просматривал газеты, отыскивая в них все, что печаталось о подготовке к матчу, и целыми днями говорил только о нем: «Вот бы получить отпуск — посмотреть!»
Скоро из Москвы на его имя пришла бумажка. В ней просили Осминкина явиться в Совет физической культуры, назначили день и час. Для Осминкина это было неожиданностью. Зачем он им там понадобился? Он недоуменно вертел в руках вызов, спрашивал Богословского, но так и не получил ответа на свой вопрос.
В назначенный день ему выписали увольнительную. Он послал телеграмму матери. Он знал, что мать постарается сделать так, чтобы Виктор повидал не только ее, старуху. Была в Москве одна девушка, которую всегда хотел видеть Осминкин. Мать считала ее его невестой. «Может, динамовцев посмотреть успею, вот было бы здорово!» думал Осминкин в вагоне.
В Совете физической культуры Осминкину предложили пройти комиссию.
Держали Виктора недолго. Отчеканивая каждое слово, он старательно отвечал на вопросы. Доктор выслушал его, пощупал, проверил дыхание, давление крови и сказал, как на призыве:
— Годен!
— Куда ж это я годен? — поинтересовался Осминкин.
Ему сказали:
— Играть за сборную РСФСР, — и удивились, что он этого не знает.
— За сборную РСФСР? — переспросил Осминкин даже без волнения — так был уверен, что ослышался.
Человек за столом подтвердил.
— Я? Не может быть! — не верил Виктор, когда человек кончил объяснять, что он, Виктор Осминкин, будет играть за сборную РСФСР против команд других союзных республик.
Ему все еще казалось, что эти люди, узнав от кого-то о его страсти к футболу, решили над ним подшутить.
Через час он получил нужные инструкции и бумаги. Ему уже давали советы, как себя держать до матча: «Не очень утомляться!..» Да разве он не знает!
Осминкин вышел из зала и бегом сбежал с лестницы. Люди, идущие наверх, шарахались в стороны, не успев разглядеть его сияющее счастливое лицо.
Влезая в трамвай, он хотел погасить улыбку, но, протянув кондукторше рублевку, вдруг засмеялся:
— Давай на все!
— Вы что, пьяны, товарищ? —
Виктор покорно принял сдачу и, убегая от любопытных взглядов пассажиров, протиснулся на переднюю площадку: пусть немножко обдует ветерком.
«Домой! — подумал он почти вслух. — Вот мать обрадуется!»
У Мясницких ворот Осминкин сошел с трамвая.
«Пройдусь, а то больно разволновался».
Ноги несли его к вокзалу. Он все еще пробовал спорить с самим собой: «Ну, зачем мне сегодня в коммуну? Успею и завтра», и продолжал шагать к Северному.
— До Болшева и обратно! Впрочем, дайте только туда, — сказал он в окно кассы.
В коммуне уже привыкли к тому, что команда болшевских футболистов, встречаясь с другими командами, нередко одерживает победы. Но эти победы, как и все, что касалось спорта, людям, мало искушенным в его особой организации и жизни, представлялись делом хотя и славным, но домашним, маленьким, вряд ли особенно интересным кому-нибудь за пределами коммуны.
А тут вдруг одного из их футболистов берут в команду РСФСР! Значит, все его знают, ценят, значит, он один из лучших!
После ужина в столовой Осминкина качали.
— Чемпион! — надрывался легко воспламеняющийся Хаджи Мурат. — Чемпион! Качать чемпиона!
Умнов вместе со всеми радовался этому признанию заслуг Осминкина. Самого его подкарауливала беда.
С одним из последних наборов в коммуну пришел молодой домушник Громов. Его назначили в кузницу, но работал он плохо, даже к горну частенько нетрезвым становился. В свободное время Громов ходил по коммуне нарядно одетый, а когда были деньги — удачливо играл в карты. Он сразу же примкнул к Королеву и, когда у того отношения с Умновым обострились, шепнул:
— Мы этого Умнова враз скрутим… Есть средство… Покажем, какой он мастер…
— Ну? — заинтересовался Королев.
— Сманить играть в карты… Напоим, тогда весь наш будет.
— Не пойдет! — усомнился Королев.
— С умом взяться, так пойдет.
С этого дня в кузнице кто-нибудь неизменно заводил разговор о картежной игре, о крупных выигрышах, о прошлой жизни. Так тянулось около недели. Наконец Громов прямо предложил Умнову попытать счастье и к немалому удивлению получил согласие. Собрались в Костине, в избе братьев Немухиных. Выпили. Умнов захмелел больше всех.
Громов льстиво нашептывал ему на ухо:
— Начальство ты — лучше не надо, слов не найдешь… Поставь дядя Павел другого человека, мы, может, совсем отказались бы, а с тобой можем…
Начали играть в карты. Умнов проигрался, спустил двести рублей своих денег и сто занятых тут же у Калдыбы. Он хотел играть еще, Королев вдруг наотрез отказался.
— Наши обычаи знаешь? — хитро напомнил Громов.
И словно не прожили ребята три года в коммуне, не распрощались с прошлым, словно Королев и Калдыба не были хорошими производственниками, а Умнов — комсомольцем и начальником цеха.