Болшевцы
Шрифт:
— Слышал? — обратился к нему Сергей Петрович. — Я не верю, что это сделал наш болшевец. — Сергей Петрович прошелся от стола к двери, прикрыв лицо рукой.
— Хочешь назад в коммуну? — спросил он, опустив руку.
— А как же…
— Блатную Москву знаешь?
— Ну? — выжидающе произнес Громов.
— Найди вора.
По опухшему лицу Громова поползла злая усмешка:
— Я не агент угрозыска.
— Значит, не хочешь в коммуну…
Громов молчал. Кончики его ушей багрово
— Что ж… поищу, товарищ Сергей Петрович, — протянул он. — Счастливо оставаться.
Когда Громов ушел, Сергей Петрович вызвал Умнова и Осминкина и рассказал им о краже:
— Езжайте в Москву… Ищите. Пятно надо смыть. А вечером соберем экстренное собрание коммуны.
Через полчаса Умнов и Осминкин уже сидели в поезде.
— Неужели наш парень? — недоумевал Умнов. — Он крутил толстыми пальцами кузнеца пуговицу на рубашке Осминкина. — В душу, гад, плюнул, ежели наш.
Осминкин только что возвратился с матча. Сборная РСФСР постояла за себя. Он весь еще был полон впечатлениями этого выдающегося состязания, радовался, что, будучи в команде представителем коммуны, не осрамил ее, сумел оказаться на должной высоте. Тем отвратительнее казался ему факт, сообщенный Сергеем Петровичем.
— Облазим притоны. Может, не наш, — сказал Осминкин. — Ну, а если наш… — и он медленно сжал кулаки.
В шалмане на Лесной гулял парень в сиреневой ковбойке. Он расшвырял по столу огурцы и стаканы, разбил бутылку с вином, выволок за рукав из соседней комнатушки слепого гитариста и потребовал:
— Затележивай «Яблочко»… Пей, дед, за все уплачено.
В другой комнатушке пили трое урок. Они шептались, хмуро косились в открытую дверь, им не нравилась шалая гульба соседа, а тот сгреб со стола два стакана, бутылку и, шатаясь, подошел к уркам:
— Пейте со мной…
— Поди прочь! — отрезал угрюмый малый с худым изношенным лицом.
— Ребята, да я весь ваш. Никогда не ишачил. Из коммуны ушел. Не могу!
— Не можешь, — насмешливо крикнул другой. — А я вот месяц назад сам просился в коммуну. Приема нет. А ты был и ушел. Через таких вот, как ты, не взяли. Сам не живет и другим не дает.
Гуляка оторопело отступил назад:
— Ребята, люди! Жулики! Та шо ж вы мине… или я сявка? Может, думаете, я уже и воровать разучился? Смотри, — нырнув рукой в глубокий карман штанов, он высоко взметнул над забинтованной головой золотыми часами. — Чистое золото!
Выходная дверь пронзительно взвизгнула. С улицы в прокуренную духоту плеснуло свежим воздухом. В дверях стояли Умнов и Осминкин.
Рука с часами дрогнула и медленно опустилась.
Хозяин притона — бородач-дворник — пригляделся
— Старым знакомым! Давненько не были, — начал он и осекся.
Осминкин холодно посмотрел на него.
Вечером в коммуне, как и сказал Богословский, происходило экстренное собрание. К самому концу собрания в переполненный клуб пришли пять человек. Председатель усердно звонил в колокольчик:
— Голосую. Виноваты или не виноваты мы в краже, но раз на нас легла эта грязь, в нас тычут пальцами — надо собрать между собой деньги и возместить убытки потерпевшему. Так? Голосую.
Поднялась густая щетина рук.
Тогда запоздавшие прошли на сцену. Среди них были Умнов и Осминкин. Они подошли к Сергею Петровичу.
— Этих двоих надо бы взять в коммуну, — сказал Осминкин, — хорошие ребята. А вот этого… — Осминкин грубо схватил за рукав и толкнул на край сцены парня в сиреневой ковбойке. — С этим делайте, чего заслужил. Это он обокрал агента.
Парню в ковбойке хотелось беспечно и нагло посмотреть в глубину зала, крикнуть что-нибудь циничное, дерзкое — все равно ведь теперь. Но десятки глаз, переполненных обидой и злобой, лишали его воли, сковывали язык.
Сергей Петрович оглядел парня долгим недоумевающим взглядом: сиреневая ковбойка, на голове бинт.
Вспомнилось, как утром Громов просился в коммуну, старательно натягивая на глаза кепку… «Исподличался, изолгался вконец…»
Общее собрание направило Громова на комиссию МУУРа, требуя сурового наказания.
Коммуна вернула нас к жизни
Вдень выпуска Богословский осматривал клуб, украшенный зеленью и кумачом. С самого утра его не оставляло неопределенное беспокойство, точно он забыл сделать что-то важное. Может быть, пустяк, какую-нибудь предательскую мелочь. В нужную минуту чего-нибудь не окажется под руками — и будет испорчено все торжество.
В зале разгуливал ветер, раскачивал занавес, шевелил плакаты, лозунги и красную скатерть на длинном столе с толстыми, свежеокрашенными ножками. Вымытый пол отсвечивал еще полосками сырости.
«Как будто бы все в порядке», вслух подумал Сергей Петрович. Одинокий голос его странно прозвучал в пустом зале.
Он присел к столу, достал из кармана список выпускников и в сотый раз перечитал его, задумываясь над каждой фамилией. Гуляев, Накатников, Умнов, Румянцев, Беспалов — еще около тридцати фамилий. Нелегко было отобрать эти тридцать пять человек. Нужно знать наверняка, что выпускник, очутившись на воле, не вернется обратно в шалман, не нанесет этим удара коммуне. Ошибка здесь так же недопустима, как в расчетах при постройке железнодорожного моста. Эти тридцать пять были надежны.