Болшевцы
Шрифт:
— Неужели для тебя так и нет ничего в коммуне хорошего?
Леля засмеялась и, слегка толкнув его в спину, сказала:
— Идем, найдется!
Лелю назначили заведывать красным уголком. Она ходила счастливая, гордая, но несколько смущенная. Она опять была на конфликтной. Необыкновенные мысли переполняли ее: вот она стала заметной работницей, ей доверяют, ей дают поручения. Она не слушала, о чем говорят выступающие товарищи, но когда Бесфамильная закричала с обычной горячностью, что Манька Русая хочет бежать
Бесфамильная рассказывала о переживаниях Маньки, как о своих собственных. Леля удивилась: «Откуда она это так хорошо все понимает?»
Весь вечер говорили с Манькой, та вначале расплакалась, потом повеселела и пообещала:
— Никуда я не пойду, ладно! Просто настроение такое было.
В спальне Леля похвалила Бесфамильную:
— А здорово ты людей знаешь!
— Наука небольшая, надо только о них думать побольше, все станет ясно. Ты помнишь, в первый раз с конфликтной убежала, а сегодня самой понравилось. Меня последним человеком считала, а сегодня вон — хвалишь!
— Ладно уж, опять начала каркать! — сказала Леля сердито. хотя на душе у нее было легко и весело.
Михайлов
Уход в коммуну пахана Мологина заставил многих старых воров, гулявших на воле, крепко задуматься. Иногда какой-нибудь вор в пивной за бутылкой кислого пива унылым шопотом передавал своему приятелю:
— Сегодня опять Мологина встретил.
— Ну, как?
— Да ничего. Говорит — некогда. Всего только парой слов перекинулись. Приезжал за костюмами для спектакля в ихнем клубе.
Болшевцев видели свободно гуляющими по улицам столицы. Они попадались в кино, театрах.
Задумался и Николай Михайлов. Младший брат его Костя давно уже был в коммуне и неоднократно уговаривал старшего бросить грязное ремесло.
Николай крепко держался за свою кустарную швейную мастерскую, которая не столько приносила ему дохода, сколько служила ширмой для прикрытия воровских делишек.
Сегодня Костя опять пришел к брату. Николай послал девочку из мастерской за водкой и поставил на примус эмалированный чайник. Водку и закуску он подал на маленьком черном подносе.
Костя любит отдохнуть от коммунской жизни в такой обстановке.
— Ну, Коля, скоро к нам приедешь? — спрашивает он. Николай сердится. Нет, он не пойдет в эту богадельню.
— Хороша богадельня! — без обиды отвечает Костя. — Посмотри-ка на мои руки, — и он показывает брату огрубевшие за полгода руки.
Николай смотрит и брезгливо морщится:
— Грош цена этим мозолям.
Костю задел за живое этот пренебрежительный тон:
— А ты знаешь, что для нас коньковый завод с заграничным оборудованием построили?
— Представляю себе, каких вы наляпаете уродов.
Николай свысока
— Хозяйский глаз много значит во всяком деле, — многозначительно говорит он Косте.
— Теперь у нас уже со многих сняли судимости, — продолжает свою линию Костя.
— И выдали паспорт? — интересуется брат.
— Профбилеты!
— Ну, и они ушли из коммуны?
— Многие остались.
— Подумаешь, райская обитель!
Николай принимает насмешливый, высокомерный вид. Это совсем не идет к его простому лицу.
«Ну что же, пусть, пусть поерепенится, — думает Костя. — На то он и старший брат».
Костя далеко не примерный коммунар. Вот он у брата водку пьет, а был случай — к теще зашел и «дельце» с ней состряпал. Не так-то уж легко сживаешься с коммунскими порядками. Но он все-таки гордится коммуной.
— Напрасно ты хорохоришься, Коля, мастерская тебя не спасет. Ты теперь хозяйчик, распоряжаешься швейками, — кивнул он на мастерскую. — Но разве ты уверен в завтрашнем дне? Ведь ты лишенец! Подумать только — буржуй и лишенец!
— И жизнь у тебя беспокойная, — продолжает Костя, — живешь ты по липе — это раз, за тобой лет двадцать неотбытых тюремных сроков — это два… И чего ты раздумываешь: Мологин — и тот в коммуне…
— Не уживется, сбежит. Я знаю эту рыжую лису, — сказал Николай.
Но когда Костя собрался уходить, Николай остановил его:
— Я, может быть, к вам приеду на днях. Любопытно взглянуть, как чекисты честных жуликов дурачат.
Костя вернулся из отпуска довольный собой.
— Скоро Коля Михайлов приедет посмотреть коммуну, — говорил он.
И все понимали, что когда старый вор едет что-либо посмотреть, то он это делает не ради пустого любопытства.
После нескольких поездок в коммуну Николай подал заявление в приемочную комиссию, но ему отказали как переростку.
— Неужели в мои годы люди не поддаются переработке? — не без ехидства спросил он у председателя приемочной комиссии.
Председатель не сразу нашел, что ответить. Наконец он вынужден был намекнуть, что теперь многие склонны смотреть на коммуну, как на тихую бухту…
«Так вот в чем дело — не верят!» подумал Николай.
Да и в самом деле, не отмежуешься от белошвейной мастерской. Не открестишься от агентов МУУРа, которые вот-вот придут и сделают свое дело. Наступит день, когда ничем не отвертишься от тюрьмы. Но Николай решил не сдаваться.
Он побывал у Богословского, чистосердечно рассказал ему все. Этот человек так умел слушать, что невольно говорилось больше, чем хотелось.
— Ты привык жить душа нараспашку, — сказал Богословский, — а в коммуне-то прославленную душу придется ущемить. Больно ведь будет?