Большие дела
Шрифт:
Они производят нечленораздельное мычание и тянут ко мне руки со скрюченными гниющими пальцами. Бр-р-р… Как колобок, успешно ушедший от дедушки с бабушкой и прочих бесхитростных персонажей, я выворачиваюсь следя, чтобы их отравленные когти не коснулись моей плоти.
Приходится вырубить одного… нет, двух самых активных и прытких и, пока толпа вбирает в себя тела павших собратьев, выскакиваю из этого довольно жуткого места. Платоныч с Трыней к этому моменту уже выходят из подъезда. Перескакивая через ступени, я мчусь к ним.
– Чего?!
– истерит
– Чего вы сюда припёрлись?! Зачем я вам нужен, если я такой предатель и вы мне не доверяете? Чего вам от меня надо? Спасать пришли? Поздно! И незачем меня спасать, если вы мне, всё равно, не верите. Не надо мне от вас ничего!
– Андрей, ты выпил?
– спрашивает Платоныч?
– А вам-то что!
– Садись в машину, поедем домой и поговорим там, не при водителе, без посторонних. Ты меня понял?
– Не поеду я никуда!
– в запале кричит он.
– Если доверия нет…
Не давая ему договорить, я сгребаю его в охапку и, запихнув на заднее сиденье, сажусь рядом. Платоныч, не давая опомниться, обегает машину и садится с другой стороны.
– Домой, - бросает он водителю, и мы трогаемся, рвём с места, уносясь из этого подлого места.
Трыня затихает и всю дорогу сидит с закрытыми глазами. Когда мы приезжаем, он тихо и спокойно заходит в подъезд и поднимается домой.
– Андрей, - говорит Платоныч, - пойдём на кухню, выпьем кофе.
– Хочу ответить на твои вопросы. Мы приехали за тобой, потому что мы не чужие люди и мы беспокоились.
Трыня, насупившись, молчит.
– И, - продолжает дядя Юра, - мы договорились, что теперь мы семья. В семье могут быть проблемы, недопонимание и даже, как это ни печально, ссоры. Но сила семьи в том, что все эти трудности можно преодолеть вместе, совместными усилиями. Только оставаясь внутри семьи, а никак не уходя из неё.
Андрей тяжело вздыхает.
– Я знаю, у тебя трудный период, девушка оказалась не такой, как ты думал…
– Это я оказался не таким, - мрачно говорит Трыня.
– Это я не такой, поэтому от меня все отворачиваются.
– Мы не отвернулись, - отвечает Платоныч, - и никогда не отвернёмся. Да, я знаю, сейчас трудный период у всех нас. И меня часто не бывает рядом, и Егора тоже. Но искать помощи ты должен в первую очередь у нас, а не на стороне. Хороших людей много, но есть и такие, как Снежинский.
Трыня поджимает губы, но ничего не отвечает.
– Эдик донёс на Платоныча, - говорю я.
– И его арестовали по его наветам. Он наш враг и твой тоже. Тем он и мерзок, что воспользовался твоей доверчивостью только ради того, чтобы сделать больно мне и дяде Юре. Да и тебе, в конечном итоге. Да, я усомнился в тебе, подумал, что это ты сказал про Чурбанова. Я знаю, что ошибся в тебе, прости. Я прошу за это прощения, просто слишком уж все факты сходились на тебе, но в этом тоже виноват Снежинский, разобщить нас было его целью.
– Я ему ничего не говорил, что могло бы навредить отцу или тебе, - опустив голову, говорит Трыня.
– Я уже знаю, - киваю я, - но, хочу тебе сказать,
– Ладно, - после небольшой паузы, говорит Трыня и машет рукой.
– Я ведь сам виноват. Ты же мне всё объяснил, а я всё равно хотел делать по-своему. Просто… просто он… ну, про Юльку… В общем, да, теперь я понимаю, что он мне голову заморочил… Простите меня, я дебил. Ненавижу себя за это. Думал, вы никогда не простите, поэтому и ушёл. Думал… думал, вам так лучше будет… Без меня…
– Нет, Андрей, - машет головой Платоныч.
– Не будет без тебя лучше. Я, правда, подумал, будто ты решил, что тебе самому лучше будет в старой жизни.
– Нет, - отвечает он и замолкает.
– Я думал сдохнуть там… потому что вы во мне разочаровались, а больше и… Ну, больше тогда и незачем…
Он не договаривает и быстрым неловким движением смахивает с глаз слёзы. Только от них не так просто отделаться и они начинают душить и течь, как из обильного источника, так что скрывать их уже не представляется возможным. И тогда, уже не сдерживаясь и не пытаясь скрывать чувства, он начинает рыдать.
Признаюсь, я и сам смахиваю глупые непрошенные слезинки, да и Платоныч тоже. Он подходит к Трыне и прижимает его к себе.
– Ничего, - говорит он, - ничего, скоро всё будет по-другому. Переедем в Москву, ты же не был никогда в Москве, тебе понравится, а девчонки будут за тобой толпой бегать. Я обещаю…
От Платоныча я звоню Скачкову и выясняю, что Игоря выпустили, а мой новый водитель Костя Ягодин сегодня устроился на фабрику. У него осколок мины в голове и звание старшего лейтенанта. Запаса.
Завтра с самого утра они оба в моём распоряжении. Хорошо. У Игоря телефона нет, значит выясню всё завтра, если он сам мне сегодня не позвонит.
Домой отправляюсь пешком. Никто не знает, где я, так что могу себе позволить небольшую прогулку в одиночку. У подъезда пост охраны, если что справимся совместными усилиями. На сердце после всего произошедшего как-то полегче и мне хочется пройтись.
Хочу гулять, дышать холодной свежестью с ароматом химкомбинатовского дымка и думать о пустяках. Уже чувствуется дыхание зимы. Темнеет гораздо раньше и с наступлением темноты воздух становится морозным и отлично прочищает мозги. Сейчас приду, возьму Раджа и пойду с ним бродить по потаённым закоулочкам, пока ноги носить будут.
Однако планам не удаётся сбыться. Я подхожу к дому, стучусь и залезаю в фургон с охранниками, здороваюсь и знакомлюсь с теми, кого не знаю. Сижу с пацанами минут пять или десять. Мы болтаем и балагурим, а потом я иду в подъезд, поднимаюсь и звоню в дверь, потому что, выясняется, что ключей у меня нет.
Радж начинает лаять, как только я оказываюсь в подъезде, а когда звоню в дверь, от приступа острого счастья у него просто нервный срыв происходит, и он разражается громогласным лаем. Дверь открывается и на пороге я вижу… Наташку.