Большие дела

Ромов Дмитрий

– Егор, у тебя кровь, - говорят мне, и я только теперь понимаю, что несколько осколков добралось и до меня.

– Точно никого не зацепило?
– уточняю я.

К счастью, все оказываются целы. В разбитое окно врывается и безжалостно хлещет морозный воздух. Тачка ревёт так, что кажется, будто через мгновенье мы взметнёмся ввысь и помчим на бреющем, как мистический костюм из тела Сталина, воспетый Михаилом Елизаровым.

Сталин по небу летит, а х*ли мне?

Пулемёты

мои с ядерными пулями…

Но вдруг, только набрав обороты и превратившись в ракету и молот возмездия, наша боевая машина глохнет, словно энергия адреналина, выкипающая и брызжущая из моего сердца, нарушает работу её механизмов, перебивая их слаженный ритм. Ну, ёлки-палки… Этого нам только не хватало!

Мы останавливаемся посреди дороги. Парни пытаются реанимировать нашу зелёную карету, а я молча жду, размышляя над тем, кто это мог быть - снова Печёнкин или Ашотик. По большому счёту, это одно и то же, но точность не помешала бы.

Наконец, когда выясняется, что с тачкой ничего сделать нельзя, я забираю свою куртку, превратившуюся в решето, выхожу из машины и иду дальше пешком. Ребята меня провожают и собираются тусоваться в подъезде, но я их отправляю по домам. Соседи у нас бдительные, обязательно милицию вызовут, а это ни к чему.

Захожу домой. На кухне горит свет, Наташка не спит, ждёт меня. Она сидит за столом спиной к двери и не поворачивается, когда я вхожу.

– Привет, - говорю я и кладу на стол свёрток с пирогом.
– Пирог яблочный принёс. Будешь?

– Нет, - качает она головой.
– Это кто, секретарь горкома испекла?

– Жена товарища, с которым я встречался.

– Жена товарища?
– повторяет она.
– Ему, стало быть, восемнадцать уже исполнилось, раз жена имеется?

– Ему-то?
– усмехаюсь я.
– Исполнилось. Лет тридцать назад. Он уже взрослый дядя.

– Понятно, - кивает она и оборачивается ко мне.

Её лицо вмиг делается испуганным, и она резко вскакивает из-за стола.

– Егор!
– выдыхает она и прикрывает ладошкой рот.
– Что случилось?

– Что? А… это… стекло в машине разбилось, ничего страшного.

Я и забыл, что рожа у меня вся в крови.

– Не беспокойся. Я пойду умоюсь. Родители спят уже?

– Да, - говорит она и идёт за мной в ванную.

Я смотрю на себя в зеркало. Да уж, выгляжу как оборотень, сожравший человека. Умываюсь. Вода, как в кино, становится розовой… Когда засохшая кровь смывается, оказывается, что ранок на лице не так уж и много.

Наташка протягивает полотенце и внимательно рассматривает красные следы на моём лбу и щеках. Её лицо оказывается так близко к моему, что я вижу каждый волосок её бровей, каждую ресничку, каждую точку на коже. Меня охватывает волнение и захлёстывает желанием.

Я обнимаю её рукой за талию и притягиваю к себе, демонстрируя готовность и совсем нешуточные

намерения.

Но она успевает выставить руки и упирается мне в грудь.

– Тебе снова женщина звонила, — хмурясь говорит Наташка. — На этот раз другая.

23. Собирай бюро, родная

Видно, что воздерживаться от упрёков удаётся Наташке с большим трудом.

– По межгороду, - продолжает она.
– Мама твоя велела, чтобы я ответила, вот я и ответила.

– И что за женщина?
– прищуриваюсь я, пытаясь изображать беззаботность.

– Из Ташкента. Сказала, что зовут её Айгюль.

– А-а-а, понятно. Просила передать что-нибудь?

– Да, передала, что груз будет в Москве через три, максимум четыре дня. И его надо встречать. Она спросила, кто я такая, и я ответила, что твоя невеста. Айгюль очень удивилась, но заметила, что раз я невеста, она вполне может мне доверять.

Блин, как всегда, все важные дела нужно делать одновременно…

– Придётся ехать, - вздыхаю я.

– А тебе-то зачем?
– удивляется Наташка.
– Ты же не товаровед, не снабженец, не знаю, кто получением товаров должен заниматься. Ты ведь комсорг…

– Ну… да… Просто, понимаешь, я ездил выбивать его в Узбекистан. Нужно принять, всё проверить и частично обменять с ивановской фабрикой на другой материал. Там целая эпопея…

– Понятно. А она красивая?

– Да, - делаю я вид, что не понимаю, о чём она спрашивает.
– Настоящая джинса, не отличить от американской, а сделана у нас, в Союзе.

– Нет, я не про ткань. Айгюль красивая?

– Ну, по-своему, да, наверное. Я в восточной красоте не слишком хорошо разбираюсь. Для меня существует только один эталон красоты. Это ты.

Я улыбаюсь, но Наташка не покупается. Она внимательно смотрит на меня и едва заметно качает головой.

– Ну давай, - говорит она, - попробуем пирога, который так тебе понравился.

– Погоди, - шепчу я, и, сломив сопротивление, прижимаю её к себе.

Наши губы встречаются, и я чувствую мягкое и упругое тепло, и бархатную податливость языка, и мятный вкус юности…

– Погоди…

Я целую её шею и ямку у основания шеи, растягивая горловину старенькой футболки, в которой она собирается спать.

– Что… - шепчет Наташка.
– Что ты делаешь… Егор… Ахх… Я не могу… Я не могу сопротивляться, но так нельзя…

Я нащупываю на двери позади себя шпингалет и тихонько задвигаю его.

– Потерпи до завтра, - умоляя шепчет она, но я думаю, что ей и самой не хочется терпеть.

Я запускаю руку ей под футболку и её будто током бьёт. Она вздрагивает, громко вздыхает и тут же плотно сжимает губы, дыша через нос. Ноздри её раздуваются, а мои пальцы ласкают и сжимают её грудь, скользят по плоскому животу и забираются под резинку фланелевых пижамных штанов.