Большое гнездо
Шрифт:
— Ты и вертела. И с Однооком тож...
— Про то и скажи боярину.
Гребешок с опаской поглядел на жену: разговорилась шибко, осмелела. А может, дать подзатылину?
Ничего, вот уедет Вобей, другая беседа у них пойдет. Впредь спуску Дунехе он не даст.
На том и успокоился Гребешок, с такими мыслями и въехал к себе на двор.
Константин ушел в поход со Всеволодом, а Юрий с меньшими братьями Ярославом и Святославом
Опустел некогда шумный терем, наступило бабье приторное царство.
Едва проснется Юрий, а уж возле него мамки да няньки хлопочут. Одна стоит с лоханью теплой воды, другая с опашнем, а третья расчесывает ему льняные кудри самшитовым гребешком.
Всплескивают ручками бабы, умиленно закатывают глазки:
— Ангелочек ты наш! Красавчик!..
Одна пряник в руку сует, другая, стоя на коленях, подает в чаше холодного, прямо из ледника, малинового квасу.
Тут входила княгиня, пряники у мамок отбирала, квас велела подогреть, чтобы не застудить княжичу горлышка. Взяв за руку, вела его в гридницу, сама снова одевала, расчесывала и прихорашивала. Целовала в щечки, ворковала, прижимая его к груди:
— Василечек мой ясненький!..
Юрий хмурился, дерзил матери, вырывался из ее рук.
— Да что же ты неспокойный такой? — тревожилась
Мария. — Не заболел ли часом, не жар ли у тебя? А ну-ко нагнись, поцелую в лобик...
Целовала княжича в лобик, качала головой:
— И впрямь горишь будто весь. Не с квасу ли? Не переел ли вчерась чего?.. Квас-то мамки-дуры ледяной принесли. Эко бестолковые какие...
— Эй, кто там есть! — кричала Мария в приотворенную дверь.
Мешая друг другу в дверном проеме, в гридницу протискивались встревоженные мамки.
— Уморили княжича, дуры! — кричала на них разгневанная Мария. — Лекаря зовите, да живо...
Приходил выписанный Всеволодом из Царьграда ученый лекарь, толстый ливиец с темной кожей и печальными глазами, осматривал княжича, давал пить тягучие настои незнакомых трав, сызнова в постель укладывал.
Скучал Юрий, лежа под горячим пуховым одеялом, ворочался с боку на бок, тоскливо глядел на падающий из оконца косой лучик восходящего солнца. Последние теплые дни уходили, скоро подует сиверко, сорвет желтые листья с растущих под гульбищем березок, уронит на землю холодные дожди. Пролетело лето, как один светлый миг, вроде и не было его.
Намаявшись от безделья, мальчик осторожно вставал с лежанки и, шлепая босыми ногами по чистому полу, подходил к двери, тихонько открывал ее и выглядывал в переход.
Тихо было вокруг, дремотно, словно вымерло все, словно бросили дом хозяева.
По узкой лесенке Юрий на цыпочках спускался в подклет, где рядом с поварней в темной кладовке была свалена всякая рухлядь, прикрывал за собой дверь и вздыхал с облегчением: здесь он был один, здесь не досаждали ему ни няньки, ни мамки, а под пыльными тряпками в углу лежал старый меч в изъеденных крысами кожаных ножнах.
Четка сказывал, что меч этот был дедов, что с ним не раз он ходил на булгар, но проходило
Напрягаясь и каждый раз трепеща от волнения, Юрии вытаскивал его из ножен, клал себе на колени, гладил прохладную рубчатую рукоять и мыслями отлетал за мно
гие сотни верст от Владимира, в дремучие леса, к спокойной реке, на берегу которой высился украшенный искусными мастерами древний и таинственный Булгар.
Перед мечтательным взором мальчика проплывали высокие берега с крутыми обрывами, возникали всадники в островерхих шапках, и слышались их гортанные крики.
Сам он стоял на лодие, ветер вздувал и пузырил за его спиной такое же красное, как у отца, корзно, и бородатые вои в железных доспехах грудились у бортов, изготовив копья, мечи и секиры.
Все гуще падали с берега стрелы, все сильнее дыбил крутую волну свежак, и, прыгая с борта в воду, дружинники врезались в булгарское войско, метали издали сулицы и бились вблизи оскордами и топорами. А впереди них Юрий на белом отцовском коне направо и налево рубил мечом по чужим оскаленным лицам.
Многое мог поведать княжичу старинный дедов меч, и не только о битвах, но и о коварстве и предательстве, о том, как обагрялся он не только вражеской, но и русской кровью. Однако об этом не было писано в книгах, а в легописи говорилось смутно, и не так, как было, а как хотелось князю...
Трудную науку еще предстояло пройти Юрию в жизни, еще и сам, спустя годы, сойдется он с братом своим Константином на Липице, а потом падет изрубленный кривыми татарскими саблями. Сбудется зловещее предсказание деревенской темной бабы, падет проклятие на головы Всеволодовых сыновей, но не узнает об этом Мария. Умирая, ввергнет Всеволод меч между Константином и Юрием и вновь, не желая того, а думая о единстве, посеет кровавую усобицу на Руси...
А покуда — ищет княгиня сына по темным закуткам теремного дворца, бегают няньки и мамки, кличут на разные голоса затерявшегося княжича.
Распахнулась дверь.
— Здеся он! — заверещала дородная кормилица.
Мария следом за ней, вне себя от страха, ворвалась в кладовую.
— Ах ты, господи боже мой! Да как же не уследили? Как же княжичу в руки дедов меч попал?!
Юрий вцепился в ножны, замотал головою:
— Не отдам!
— Да что ты, сыночек, что говоришь-то?
У матери голос надорвался от испуга:
— Железный он! Еще поранишь ручку... Дай-ко его сюды.
— Не отдам. Дедов это меч...
— Ну и что, что дедов? Ну и пущай, а тебе-то он к чему?..
Юрий упрямился, не отдавал меча, мотал головой. Мария сказала сгрудившимся в проеме мамкам:
— Кликните-ко Прокопия, дворского.
— Чичас мы.
Пришел Прокопий, крепкий мужик в атласном нарядном платне, склонился над княжичем:
— Нехорошо, ай нехорошо...
Но в глазах Прокопия не было укоризны. Княгинины излишние заботы, видать, тоже ему не очень-то нравились. «Кого растит Мария, — подумал он, — монаха или князя?» Но меч все-таки взял. Подержал в руках, с уважением разглядывая вблизи: