Большое гнездо
Шрифт:
— Делали, как могли, — донеслось из толпы.
— Порадовали, порадовали, — говорил Никитка. — Бочку меду ставлю за рвение, а еще и княгиня велела везти вам медов.
— Дай-то бог тебе здоровья, — за всех отвечал сотник.
— И княгине-матушке, — благодарили каменщики.
Были у них простодушные и открытые лица. Кое-кого из них знал Никитка еще с той поры, как ставил Дмитриевский собор. И сметка у них была, и опыт. Эти не подведут, да и молодых не упустят, подсобят, научат уму-разуму.
— Вот что, сотник, — сказал Никитка. — Ставь-ко
Неспроста встревожилась Досифея с той поры, как задумала Мария возводить во Владимире новую церковь. Раньше-то вся любовь — к ней, а теперь в иные ворота потекут княгинины богатые дары. Оно и заметно стало: все реже наведывалась Мария к игуменье в гости.
Смириться с этим Досифея не могла. Много перепало ей от княжеского двора щедрот, еще на большее она рот разевала. И без того полны у нее были лари — крышки не закрывались, разве что сядешь сверху, но ни с кем не хотела она делить того, что хоть однажды в руки попало.
В черном возке вдвоем с Пелагеей прибыла она в детинец, туда-сюда посунулась, а Марии в тереме нет.
— Да где же княгинюшка, не ко мне ли стопы свои направила? — спросила она у Прокопия.
— Может, и к тебе, матушка, — спокойно отвечал дворский. — Но сдается мне, что поехала она с княжичами смотреть, как новый собор возводят. Там ее и ищи.
«Раненько снарядилась Мария, — подумала Досифея с досадой. — Кажись, не ошиблась, и впрямь ей теперь не до меня...»
Крикнула вознице, чтобы гнал, куда Прокопием указано.
Всё так и есть. Не обманул ее дворский. Золоченый возок Марии стоял возле тына, рядом отрок в малиновом летнике прохаживался.
На стройке народу тьма, мужики суетятся, кирпичики из рук в руки передают, заголив штаны до колен, в больших ямах ногами толкут глину. Некуда ступить Досифее, чтобы не замарать новеньких сапожек.
— Что, матушка, не княгиню ли у нас ищешь да поискиваешь? — обратился к ней воротный страж.
— Ее-то и ищу.
— Ступай в таком разе по тропке, что возле тына. Тропка тебя на место и выведет...
Пошла по тропке игуменья, задрав обеими руками рясу, да все равно в грязь провалилась. Поскорбела над испачканными сапожками, головой покрутила: глянь, а княгиня рядом стоит, смотрит на игуменью, улыбается.
— Сюды, сюды — поманила ее ручкой.
Возле матери Юрий со Святославом увиваются, глазами по сторонам постреливают — радуются.
Еще выше задрав рясу, Досифея прыгнула на камешек, прыгнула на другой. Едва отдышалась, как от непосильной работы, выпрямившись, благословила княгиню и юных княжичей.
— Всюду разыскиваю тебя, княгинюшка, а сыскать не могу, — пожаловалась она Марии.
— Да что ж разыскивать-то? Али дело какое?
— Как же не дело-то. Еще когда обещала ты отписать мне грамотку на пожни за Клязьмою, а всё тебе недосуг.
— Ин запамятовала?
—
— Вишь, и впрямь запамятовала, — сказала Мария.
— Притомилась ты, княгинюшка, себя не блюдешь — всё в молитвах праведных да в заботах. И личиком поосунулась...
— Всё в заботах, — кивнула Мария и, переводя разговор, спросила игуменью:
— Впервой ты сюды заглядываешь, Досифея. Скажи-ко, нравится ли тебе собор?
— Да какой же это собор, матушка? — удивилась игуменья. — Без глав да без крестов?..
— И главы возведут, и кресты поставят, — мечтательно поглядела Мария поверх лесов. — А станом-то каков?
У Досифеи в монастыре старенькая церковь этой не под стать. Не из камня делали ее, а рубили из сосновых кругляшей. Поела сырость ее, крыша кое-где прохудилась, в иконостасе — ни золота, ни серебра. Но жаловаться княгине на бедность она не посмела: когда бы всего того, что дадено Марией, не прятала она в ларь, и не такой бы собор возвела, а уж прохудившуюся крышу починить могла бы давно да кругляши бы, где надо, положила новые.
Так и не ответила она на вопрос княгини, а свою обиду проглотила. Поняла Досифея, что не перепадет ей более ни угодий, ни гривен кун. И просить нечего. В иной-то год до ста гривен серебра получала она в свой доход, а нынче ежели достанет пятьдесят — и то не в убытке. Может и вовсе обнищать ее монастырь. Против притчи не поспоришь. Зря тревожила она княгиню, зря напоминала про грамотку — осерчает, так и вконец пустит по миру...
Не обманули игуменью худые предчувствия, а то, что думала она снова прельстить Марию, то перед собою пустая была похвальба. Робела она, стоя рядом с княгиней, княжичам угодливо улыбалась, не смела поднять глаза.
Скрипели под тяжелыми шагами мужиков леса, раскачивались крепко врытые в землю стояки. Задрав голову, Никитка поглядывал на каменщиков со двора, покрикивал, иногда сам взбегал по шатким перекладинам.
Кирпичи и камни носили на досках с перекинутыми через плечи веревками, иные горбились под грузом, иные шли легко.
— Берегись! — послышалось рядом.
Что-то хрястнуло, оборвалось, со спины проходившего рядом мужика посыпались в лужи кирпичики. Один из них, самый резвый, доскакал до Святослава, ударил княжича в ногу. Мария охнула и схватилась рукой за сердце.
Святослав, прыгая на одной ноге, заскулил. Слепо тыча перед собой посохом, Досифея набросилась на оторопевшего мужика:
— Ослеп сдуру, ирод! Куды мечешь камни?
Посох попадал мужику по голове и по плечам, ударял хрястко, как по мешку с мокрым песком. Сдернув шапку, мужик упал на колени, задергался от испуга, завыл нутряным голосом:
— Пощади, княгиня!..
— Ишь чего захотел! — плотоядно щерилась Досифея, продолжая молотить его посохом. — Пощады запросил!.. В поруб, в поруб его!..