Большой дом
Шрифт:
Почтальон Печкин снял бескозырку и положил поверх обреза. А потом молча развернулся и пошёл, не оборачиваясь, туда, где над домами чёрной медузой извивалось новоявленное светило.
И чем дальше он уходил, тем меньше живого оставалось в его движениях.
Так они и стояли друг напротив друга.
С одной стороны — жажда жизни, обретшая плоть, пухлый и аспидный, лоснящийся человеческий силуэт, вознёсшийся над землёй, поддерживаемый бетонной опорой и влекомый к себе протуберанцами Чёрного Солнца.
С другой — усталый и грустный почтальон.
— Мне жаль
— А я позволю себе поспорить, — возразил почтальон Печкин, — Я, когда в почтальоны записывался, клятву приносил на ямской деньге. И тогда я поклялся не щадить ни своей жизни, ни чужой, во имя всех дорог и тех, кто по этим дорогам шествует.
— Возможно, — пробасил Председатель, — но шествующие рано или поздно испытают голод. Чтобы жить, надо есть. Чтобы прокормить миллионы и миллиарды, надо чем-то жертвовать. И я показал, как это сделать. Те силы, что обретаются около нас, требуют лишь малой крови. У них есть столь многое, что они способны показать нам!
— И в самом деле, — кивнул Печкин, — и всего-то надо одной деревенькой пожертвовать.
— Послушайте, — возразил Председатель, — мы говорим о миллиардах голодных ртов. Мы говорим о земле, способной прокормить эти миллиарды. Надо просто обратиться к тем силам, которые сотворили нас и всё, что нас окружает.
— Конечно, — саркастически ухмыльнулся почтальон, — а чтобы решать, кем пожертвовать, специальную комиссию соберут. Кого во имя высшего блага можно прямо сейчас зарубить, а кого на потом оставить. Они ведь не остановятся на малом, они будут требовать ещё и ещё, с каждым новым благом и с каждой новой жертвой. Поэтому мне и приказали запереть тебя здесь и сейчас, чтобы ты не облагодетельствовал больше никого.
Председатель рассмеялся.
— Вы думали, что я пытался заключить договор с той стороной? Серьёзно? Вы думали, что я хотел, чтобы мёртвые помогли мне торжествовать жизнь? Тогда вы точно убили всех впустую. Ведь это вы не дали им шанса уйти! Вы, и никто иной! Все, кого я заклинал были уже мертвы! Но живые… когда вы осквернили реликварий, у них не осталось выбора.
— Напомни пожалуйста, — вздохнул Печкин, — откуда брались мёртвые, когда умерших перестало хватать.
— А чем они были лучше мёртвых? — возразил Председатель, — Алкоголики, хулиганы, тунеядцы… При всём своём желании они не смогли бы принести большей пользы, чем пойти на заклание.
— Не знаю, — пожал плечами почтальон, — Я и не должен знать. Я почту доставляю всем, без разбора.
— И это вы их всех обрекли смерти.
— А у меня выбора другого не оставалось. Протокол Макондо не мной придуман. Я, может быть, тоже умирать не люблю. Я ни разу не пробовал, но что-то меня на ту сторону не тянет.
— Но вы сделали то, что сделали.
— Сделал, — подтвердил почтальон Печкин, — И сделал бы ещё раз. Потому что мне по всем правилам положено защищать людей от того, чтобы их за топливо считали.
— И что? — рассмеялся Председатель, — или не знаете, как в этом мире миллиарды живут от урожая до урожая. Вы хотите спасти сотни человек, от силы пару тысяч, просто потому, что вы не способны задуматься, какова цена выживания миллиардов.
— Я человек маленький, — вздохнул
— Разумеется, — с горечью произнёс Председатель, — маленькие люди, которые против всего плохого и за всё хорошее! У вас в ваших маленьких головах живут маленькие хорошие человечки. Они ведь такое замечательные, такое невинные, они ведь ничего, никогда и никому плохого не желают. Вам не нравится, то, что делаю я? Так может быть вы все будете последовательны в своих убеждениях? Если всякая смерть ужасна — разбейте машины, которые volens-nolens отнимают человеческие жизни. Снесите скотобойни, которые убивают животных. Осушите воду во имя утопших, истребите всякую жизнь, которая питается чужой смертью. И пусть последний из вас, преисполненный святости, свалится с окровавленной иаковой лествицы и сломает себе шею. Ну что… будешь решать, кто достоин смерти?
Почтальон промолчал.
— Стало быть, нет, — веско произнёс Председатель, — Стало быть, решать придётся мне. Потому что иначе нет никого, кто бы принял мою правду. Кто бы смог, как я, пожертвовать ради неё всем. Потому что, да, я буду решать, кому жить, а кому умереть. И, более того, я уже решил, и они уже умерли, и я остаюсь последним, кто может распорядиться их жизненной силой во благо тех, кто будет жить впредь. И да, я тоже уйду. Но я оставлю за собой засеянные поля, которые взойдут и поспеют, и будут готовы к жатве. Ради живых. И те, кто пожнёт моё наследие, будут готовы принять его.
— А можно, вот как-нибудь просто уйти? А то тут от тебя тут сплошной разгром и неприятности.
Председатель промолчал. Печкин уловил что-то недоброе в его взгляде и смог увернуться за миг до того, как из земли, на том самом месте где почтальон только что стоял, взмыл чёрный протуберанец. В апогее своей траектории он завис, собрался в шипастый шар и, взорвавшись, обрушился вниз дождём обсидиановых клинков.
Печкин выхватил из кармана конверт с сургучной печатью и надорвал его. По ту сторону мира что-то щёлкнуло, клинки застыли в воздухе, словно пасть дракона, остановленного за миг до удара.
— Мне, знаете ли, по штату тоже разное положено, — сердито выговорил почтальон, извлекая следующий конверт.
— Очень интересно, — прозвучал голос Председателя, — И чем же ещё вас облагодетельствовало Министерство Путе…
И он осёкся. Потому что его, и бетонное строение под ним до основания рассекла почти невидимая плоскость. Только под некоторыми углами можно было разглядеть висящие в воздухе муаровые узоры.
Замершие на подлёте клинки растаяли и упали на землю чёрным дождём.
Почтальон, повертел в руке ещё один конверт и, не зная, что с ним теперь делать, затолкал его обратно в карман.
Располовиненная фигура Председателя трепыхалась в небе под беснующейся громадой Чёрного Солнца. Горизонт, оторвавшийся от своего обычного места, медленно и неотвратимо задирался вверх, и загибался, следуя границам сужающейся сферы.
Замыкание Макондо пожирало самое себя.
Печкин замер. Он пытался придумать, что ему делать дальше, но ни одной дельной мысли, как назло, не приходило ему в голову. И он терял драгоценное время просто наблюдая, как местность становится собственной картой.