Борьба на юге
Шрифт:
— "В моем распоряжении — докладывал Атаман — находится 100–150 штыков, которые и сдерживают большевиков на Персиановском направлении. Перед вашим приходом я получил сведения от приехавшего помещика, что сильная колонна красной кавалерии, по-видимому, обойдя Добровольческую армию, движется по направлению к станице Грушевской. От генерала Корнилова мною получена телеграмма, извещающая о его намерении покинуть г. Ростов и ввиду этого, его настоятельная просьба, срочно отправить офицерский батальон с Персиановского фронта в его распоряжение (А. М. взволновано прочел телеграмму). Дальше, как видите, борьба невозможна.
Я его понимаю, болтология, процветавшая на верхах, проникала в массы и в результате, равняясь на верхи, все предпочитали поговорить, нежели работать, да еще и рисковать жизнью. Каледин не находил в себе сил изменить этот пагубный курс и продолжал задыхаться в атмосфере нерешительности и колебаний. Вокруг него, всюду царила беспочвенность и пустота. Беспомощно борясь против силы вещей и обстоятельств, он мучительно искал себе действительную поддержку делом, а не словом, но все его усилия были тщетны.
Через час после окончания этого совещания нам стало известно, что Каледин застрелился. Дело идет к финалу. Зря я возвращался в Новочеркасск!
Словно рыдая о безвозвратной потере, печально загудел колокол Новочеркасского собора, извещая испуганное население о смерти рыцаря Тихого Дона. Гулким эхом катился погребальный звон по Донской земле, воскрешая воспоминания о былом, хорошем прошлом и тревожа душу ужасом настоящего и неизвестностью будущего.
Когда весть о внезапной смерти Атамана сделалась достоянием широкой общественности, в городе и штабе создалось нервно-возбужденное настроение, и появились все признаки паники.
Каждую минуту можно было ожидать выступления местных большевиков, почему все внимание военного командования пришлось перенести с внешнего фронта на внутренний. В то же время вернулись наши разъезды, высланные в направлении станицы Грушевской, никакого противника они там не обнаружили и, видимо, за колонну красной кавалерии, наступавшей к Новочеркасску с наиболее уязвимой стороны, были приняты не что иное… как гурты скота. Фактически, Каледин в буквальном смысле застрелился из-за баранов!
Это известие несколько приободрило военное командование, однако напряженное состояние в городе продолжало оставаться.
Я вызвал одного из оставшихся при мне калмыков — Аюку, крупного, коротко стриженного, с проседью, похожего на борца, и послал его за любые деньги купить мне коляску, лучше всего рессорную. Вообще-то можно добраться до Ростова и на телеге (железной дороге я уже не доверюсь), но нам еще золото вывозить. Там одной коляской не отделаешься.
Сегодня еще придется, возможно, заночевать в городе, но завтра пора рвать когти отсюда. Зря я выкинул свой рабоче-крестьянский плащ, ох зря!
Ни для кого не было тайной, что в составе Донского Правительства находятся явные агенты большевиков (Кожанов, Боссе, Воронин и другие) и потому всегда целый ряд мероприятий, настойчиво диктовавшихся чрезвычайным моментом, как правило, задерживался проведением в жизнь. Так что, завтра начнутся "половецкие пляски"!
Тем
Между тем, даже на пороге гибели внешне все оставалось по старому.
Донское Правительство с самого утра устраивало бесконечные заседания, произносились длинные речи, происходили горячие споры, взаимные упреки, вырабатывались декларации и воззвания, шло соревнование в словопрении и красноречии, принимаемое и видимо совершенно искренно, под влиянием дикого психоза этого времени, за деятельную и полезную работу в борьбе с большевиками.
Те же явления наблюдались, к сожалению, и в нашем штабе Походного Атамана. Не было решительности и необходимой быстроты в проведении в жизнь тех или иных мероприятий и главное — не было веры в конечный результат. Моральная подавленность совершенно убила всякую инициативу. Принятию каждого решения обычно предшествовала долгая ненужная волокита и многократные обсуждения у высших чинов штаба. А дело стояло, ждало…
В общем, могу сказать, что охотников поговорить и из пустяка создать шумиху ненужных дебатов, было очень много, но настоящих работников, самоотверженно, с любовью и полной верой в успех дела исполнявших бы свою маленькую, быть может, мало заметную, но чрезвычайно полезную работу, почти не было.
Дети, иногда даже 12-летние птенцы, тайно убегая из дому, пополняли партизанские отряды, совершали легендарные подвиги, а в это же время, взрослые — под всякими предлогами уклонялись от исполнения своего долга перед Родиной.
Мне рассказали в штабе, что, присутствуя однажды на похоронах детей-героев в Новочеркасске, генерал Алексеев в надгробной речи сказал, что над этими могилами следовало бы поставить такой памятник: одинокая скала и на ней разоренное орлиное гнездо и убитые молодые орлята…
— Где же в это время были орлы? — горько спросил генерал Алексеев.
В это время до нас довели, что Донское Правительство власть передало городской Думе Новочеркасска и "демократическим организациям".
Тотчас это решение стало известно Походному атаману и оно вызвало с его стороны горячий протест. Генерал Назаров считал, что передача власти Городской Думе угрожает общей резней, так как всю власть немедленно фактически захватят местные большевики.
Получив власть, Городское Управление, не будучи подготовленным к такого рода деятельности, совершенно растерялось и, вероятно, в короткий срок, пассивно сдало бы город большевикам, если бы нам на помощь не пришли рядовые казаки Новочеркасской станицы. Она административно составляла часть города.
Я не был одинок в своем стремлении удрать, все вокруг так же вострили лыжи. Всякая работа прекратилась, все внимание и весь интерес большинства офицеров штаба сосредоточивались, преимущественно, на изобретении планов наиболее безопасного личного бегства. Подобные соображения доминировали над всем остальным, составляя главную тему для наших разговоров. Все усиленно запасались штатским платьем и некоторые в таком "маскарадном" виде уже заявились в штаб.