Борьба на юге
Шрифт:
Более того, уже 7 февраля генерал Назаров, учитывая сложившуюся обстановку, не счел возможным задерживать больше Добровольческую армию, о чем уведомил ее командование, сообщив также, что казачество ничем помочь им не может.
В свою очередь, генерал Корнилов, видя, что дальнейшая оборона Ростовского района не даст положительных результатов и может лишь погубить армию, решил увести ее на Кубань, предполагая там усилиться местными казаками и получить новую базу. Однако, как известно, эта надежда не оправдалась. Выйдя в ночь с 8 на 9 февраля из Ростова, плохо снабженная, почти без артиллерии, с небольшим количеством снарядов, без необходимых запасов обмундирования,
Не буду рассказывать, что при этом действии мы чуть было не лишились своих коней, так как, каким-то образом узнав о них, к нам во двор заявилось трое офицеров. К моему стыду пришлось стрелять, в правые плечи и в руки. Лошади были нужны и нам, а офицеры тоже готовы были без раздумий применить оружие, чтобы обеспечить себя лошадьми при отступлении. Если бы я стрелял в ноги, то для них это была бы верная смерть, так как они бы тогда не ушли бы от лап большевиков.
Вернее сказать, происходило не отступление Белых, планомерное, заранее продуманное и подготовленное, а было просто неорганизованное, беспорядочное бегство во все стороны, как говорят, куда глаза глядят. Никто не знал, что нужно делать, какую работу выполнять, сидеть и чего-то ожидать или собираться, но где, когда или идти, но куда и как. Многие полагали, что отступление — просто очередная сплетня, пущенная друзьями большевиков с провокационной целью, и категорически отрицали очевидное. Кругом все торопливо носились, все переворачивалось, уничтожалось, сжигалось. К беспорядкам, разумеется, подключились и люмпены, «генералы песчаных карьеров» с городских окраин, ищущие своего места в жизни и кусок масла с икрой на хлеб.
Памятуя о горьком опыте, мы распределили своих лошадей по ближайшим дворам, заплатив за постой небольшие суммы и пообещав забрать их в скором времени. С фуражом пока еще было все нормально.
Большевики уже заняли все подступы к Ростову и, следовательно, каждую минуту могли быть в городе. Это была настоящая орда, какая-то человеческая икра! Она ползёт, ползёт, и конца ей не видно! Но, видимо, красные не решались вступать в город, пока белые его не очистят. Держась наготове, они терпеливо ждали этого счастливого момента.
Уход Добровольческой армии, имел большое психологическое значение: все пали духом, считая сдачу города вопросом ближайшего времени — даже часов. А у нас еще продолжались земляные работы.
Скоро в город вошли красные банды под предводительством кровожадного садиста и маньяка Сиверса, по прозвищу "галмо", что значит — вор. Ростов затаился. Все старались поменьше выходить из дома. В томительном ожидании чего-то нового, охваченный чувством страха, смешанного с любопытством, город будто замер. Улицы опустели. Кое-где на перекрестках группировались подозрительного вида типы, нагло осматривавшие редких одиночных прохожих и пускавшие вслед им замечания из уличного лексикона.
Наступал момент торжества черни. Временами раздавались редкие одиночные выстрелы, а где-то вдали грохотали пушки. То забытые герои-партизаны, не предупрежденные об оставлении Ростова, с боями пробивали себе дорогу на юг. О них не вспомнили. В суматохе забыли снять и большинство городских караулов, которые ничего не подозревая, оставались на своих постах, вплоть до прихода большевиков.
Волков бояться — в хате срать! Я в очередной
— Не спеши так, товарищ, наши идут с этой стороны.
Я скривился. Враги… кругом одни враги. «Не дождетесь!» В томительном предчувствии жестокой расправы со стороны красных победителей, все, кто не успел бежать или вынужден был остаться, глубоко ушли в норы, тщательно закрылись, потушили огни и, бодрствуя, чутко прислушивались к тому, что происходит на улице, волнуясь за себя и за судьбу ушедших из города своих близких. От греха подальше, я поспешил вернуться. Партийные отряды, они даже в Африке партийные отряды, насмотрелись.
Первым же приказом Советской власти было убить всех детей в возрасте от 12 до 15 лет, помогавших Добровольческой армии, и которых их отцы решили оставить в родном городе, запретив участвовать в рискованном "Ледяном походе". Не угадали…
Госбанк красные тут же советизировали и выставили там свою охрану. Кстати сказать, "благородный жест" Донской власти большевики расценили по-своему: "Белогвардейская сволочь" — говорили они — "так улепетывала, что не успела захватить "свои" деньги".
Не спасла эта щедрая благотворительность и город от разграбления и красные, начав вводить свои порядки и заливать Донскую землю кровью лучших сынов казачества, бесцеремонно расхищали золотой запас, не входя в рассмотрение — Государственный он или Донской.
Кроме того, "товарищи" сразу, под страхом расстрелов, потребовали в трехдневный срок от населения сдать все наличное оружие и военное снаряжение, карая также смертной казнью укрывание офицеров и партизан, которым было предписано немедленно заявить о себе и лично зарегистрироваться, что, с моей точки зрения было равносильно архиглупости добровольно подвергнуть себя возможности расстрела.
Заняв Ростов, прозванный "осиным гнездом", большевики, опьяненные победой, свое вступление в город, ознаменовали устройством целого ряда кутежей и пьяных оргий, спеша буйно отпраздновать красную тризну. Алкаши, потерявшие человеческий облик, что с них взять?
Наступившая первая ночь новой власти была беспокойной. Как будто город пребывал во власти дикой орды орков! Красные резвились вовсю! На улице в темноте совсем разгулялся ветер, аж стекла дрожали, зловещая тишина ночи часто нарушалась дикими криками пьяной черни, исступленно приветствовавшей, все время входившие в город новые отряды красногвардейцев. Временами раздавалась стрельба — то большевики "под шашлычок" расстреливали партизан и офицеров, пойманных ими на окраине города.
Чуть только забрезжил свет, как победители, еще не отрезвившись, приступили к насаждению революционного порядка, искоренению контрреволюции и сведению счетов с населением ненавистного им Ростова.
Уже с раннего утра на улицах появились отдельные кучки вооруженных солдат и рабочих. Предводительствуемые прислугой (кухарки, горничные) или уличной детворой, за награду 1–2 рубля, указывавших дома, где проживали офицеры и партизаны, красные палачи врывались в эти квартиры, грубо переворачивали все, ища скрывавшихся.