Борьба за Рим
Шрифт:
— Я! — раздался звонкий голос, — и красивый молодой гот в блестящем вооружении выступил вперед.
В толпе пронесся говор: «Это граф Арагад, брат герцога Гунтариса!.. Он любит Матасвинту, дочь Амаласвинты!.. Он женится на ней!.. Он выступает мстителем за ее мать!»
— Я граф Арагад, — громко произнес молодой гот, — из рода Вельзунгов. Я не в родстве с убитой, но ближайший родственник ее — Теодагад — не исполнил своего долга кровавой мести за нее, так как он сам был участником ее убийства. Поэтому я, свободный, ничем не запятнанный гот благородного рода, друг несчастной княгини, являюсь
С этими словами высокий, красивый гот вынул свой меч и, при громких криках одобрения со стороны народа, протянул его к стулу судьи.
— Какие доказательства имеешь ты? Скажи…
— Стой, тинг-граф! — раздался вдруг серьезный голос Витихиса. — Ты так стар, Гильдебранд, так прекрасно знаешь обычаи, права, а позволяешь толпе увлекать себя? Неужели я должен напоминать тебе первое требование справедливости? Обвинитель здесь, но где же обвиняемая?
— Женщина не может присутствовать в народном собрании, — спокойно ответил Гильдебранд.
— Это я знаю. Но где же Теодагад, который должен защищать ее?
— Он не явился.
— Приглашали ли его?
— Да, приглашали, — ответил Гильдебранд. — Сайоны, выступите вперед!
Два сайона подошли и своими посохами коснулись стола судьи.
— Нет, — сказал Витихис. — Никто не должен говорить, что народ готов осудил женщину, не выслушав ее защитника. Хотя все ее ненавидят, но она также имеет право на справедливость, на защиту закона. Я сам буду ее защитником, если нет никого другого.
И он спокойно выступил вперед, стал против Арагада и коснулся его своим мечем.
— Так ты отрицаешь преступление? — с удивлением спросил судья.
— Нет, я говорю только, что оно не доказано, — ответил Витихис.
— Докажи его! — обратился судья к Арагаду.
— Доказать? — нетерпеливо, но немного смутившись, вскричал Арагад. — К чему тут доказательства! Я и ты, и все находящиеся здесь, знают, что Готелинда давно ненавидела княгиню. Жертва ее исчезает из Равенны. Одновременно исчезает и убийца. Потом жертва снова появляется в доме Готелинды — уже мертвой. А убийца бежит в крепкий замок. Что же еще нужно доказывать?
— И только на этих основаниях ты обвиняешь королеву в убийстве? — сказал Витихис. — Горе, горе народу, в котором ненависть берет верх над справедливостью! Справедливость, готы, есть свет и воздух. Я сам ненавижу и эту женщину и ее мужа. Но именно потому, что я ненавижу, я должен вдвое строже наблюдать за собою.
Так просты и вместе с тем благородны были слова его, что сердца всех готов склонились на его сторону.
— Где твои доказательства, Арагад? — спросил Гильдебранд.
— Доказательства! — с нетерпением вскричал тот. — У меня нет других доказательств, кроме глубокой веры.
— В таком случае… — начал Гильдебранд.
Но в эту минуту один из сайонов, охранявших ворота, подошел и сказал:
— У входа стоят римляне. Они просят, чтобы их выслушали. Они говорят, что знают обстоятельства смерти княгини.
— Я требую, чтобы их выслушали, как свидетелей! — горячо вскричал Арагад.
Гильдебранд сделал знак привести свидетелей. Толпа расступилась, и сайон ввел трех людей. Один из них, согбенный старик, был в монашеской
— Кто этот человек, — спросил судья, — которого ты ставишь свидетелем? Какой-нибудь ничтожный иноземец?
— Нет, — ответил Арагад, — его имя все хорошо знают и уважают: это — Марк Кассиодор.
Выражение удивления пронеслось по всему собранию.
— Да, я так назывался раньше. Теперь же я только брат Марк. Я пришел сюда не за тем, чтобы мстить за убийство: «Мне отмщение, Я воздам», — сказал Господь. Нет, я пришел только исполнить последнее поручение несчастной дочери моего великого короля. Незадолго до бегства из Равенны она написала мне вот это письмо, и я должен прочесть его народу готов, как ее завещание.
И он вынул письмо и прочел:
«Прими глубокую благодарность истерзанной души за твое участие. Сознание неутраченной дружбы подкрепило меня больше даже, чем надежда на свободу. Да, я тотчас поеду на Бользенское озеро, тем более, что дорога оттуда идет на Рим, на Регету, где я хочу открыть и покаяться перед моими готами в своих ошибках. Я готова умереть, если это нужно, — но не от коварной руки врага, а по судебному приговору моего народа, который я, ослепленная привела к гибели. Я заслужила смерть. Не только потому, что пролила кровь трех герцогов, — пусть все знают, что это сделала я, — но еще больше за то безумие, с которым я отдала свой народ в руки Византии. Если мне удастся добраться до Регеты, я сама предупрежу, изо всех сил буду предостерегать их против Византии. Византия лжива, как ад, и никакой мир немыслим между нею и нами. Кроме того, я должна предостеречь народ и против внутреннего врага: Король Теодагад затевает измену, он продал Италию и корону готов Петру, послу Византии, — он сделал то, в чем я отказала грекам. Будьте осторожны и единодушны. Будьте осторожны и. прямодушны. Я желала бы своею смертью загладить зло, которое делала при жизни».
В глубоком молчании выслушал народ это письмо, которое теперь являлось как бы голосом с того света. Торжественная тишина длилась несколько времени после того, как умолк дрожащий голос Кассиодора. Наконец старый Гильдебранд встал и произнес:
— Она была виновна, но она раскаялась. Дочь Теодориха, народ готов прощает тебе твою вину и благодарит за твою верность.
— Да простит ей и Бог. Аминь! — сказал Кассиодор. — Я никогда не приглашал ее на Бользенское озеро, да и не мог, потому что за две недели продал все свое имение Готелинде.
— Так, значит она, злоупотребив твоим именем, завлекла туда княгиню! — вскричал Арагад. — Что, граф Витихис, неужели ты и это будешь отрицать?
— Нет, — спокойно ответил Витихис. — Но, — продолжал он, обращаясь к Кассиодору, — есть ли у тебя доказательства того, что княгиня случайно не утонула, а была умерщвлена Готелиндой?
— Сир, — обратился Кассиодор к одному из рабов, сопровождавших его. — Говори, что ты видел. Я ручаюсь за его правдивость.
Раб выступил вперед, поклонился и начал: