Бородинское знамение
Шрифт:
Конрад Второй объяснил девочке, что она может питаться отдельно, в своей комнате, но Зойка предпочитала есть в общей столовой, хотя никак не могла привыкнуть к похожим на гномов карликам, обслуживавшим их во время приема пищи. Эти человечки были не намного ниже ростом, чем она сама. Но их старообразные личики отпугивали девочку неприязненным выражением. Зойка неоднократно пыталась заговорить с ними, но они лишь фыркали в ответ, выпуская пар из широких ноздрей.
После завтрака Зойка выгуливала Юфу. Происходило это следующим образом. Зойка выводила дракончика на открытый каменный балкон, седлала, садилась верхом, и они вылетали из башни, чтобы приземлиться во дворе. Там бил фонтан, цвели альпийские горки, стояли деревянные скамейки. Чтобы дракончик не потерялся, Зойка привязывала длинную веревку:
Когда зарядили холодные осенние дожди, Зойка начала чувствовать себя настоящей пленницей. Прогулки в саду превратились в кошмар: Зойка жалась у стены, стараясь спрятаться под крышей башни, а Юфа шлепала по лужам, разбрызгивая грязь. К тому же у дракончика начали меняться зубы, поэтому Юфа кусалась всякий раз, когда Зойка седлала ее. Конрад требовал приносить ему все выпавшие у Юфы зубы. Порой Зойке приходилось ползать по отцветающим альпийским горкам в поисках этих бесценных сокровищ. Кончилось тем, что Зойка простудилась. Она лежала в своей келье, одинокая, больная и несчастная. Вечером к ней пришел Конрад.
– Почему дитя Зоэ не использует свою силу? – спросил он, присев на край ее кровати.
– Кха-кха-кхакую силу? – закашлялась Зойка.
– Не говорил ли я, что дитя глупо?
– Ну, говорил, и пшто?! – чихнула девочка.
– Глупое дитя Зоэ обладает артефактом и не использует его! – веско заявил Конрад и вышел, оставив на одеяле тонкую книжечку.
Зойка потянулась за книжкой. Руны! Она же сто раз говорила Конраду, что не умеет разбирать руны! Однако, кроме рун, в книге обнаружились и картинки. На одной из них была изображена комната. В комнате на стульчике сидела девочка, а перед ней стояла старушка, протягивавшая ей розовую чашечку. Зойка вскочила с кровати и сорвала с гвоздя над дверью свой холщовый передник. Чашечка! Прабабушкина волшебная чашечка! Как же она могла забыть?! Зойка откинула доску, взобралась на нее и выставила чашечку за окно, под струи дождя. Капли отскакивали ей в лицо и затекали в рукав. Чашечка наполнилась, Зойка слезла со стола и сделала три глотка. Вскоре боль в горле утихла, температура упала. «Прав Конрад Второй, ох и прав, – подумала повеселевшая Зойка, перелистывая книжку. – Дитя Зоэ очень глупо!». Теперь ей стал ясен смысл слова «артефакт», а в голову, благодаря картинкам, пришла прекрасная идея.
На следующий день к обеду Зойка явилась в переднике. Покончив с едой, она не стала приставать с просьбами о чтении ни к Конраду, ни к Олафу. Руководствуясь картинками, просмотренными накануне, она увязалась за последним карликом, выходившим из столовой. Спустившись вниз по винтовой лестнице, Зойка, как и ожидала, оказалась на кухне. Хмурые человечки сгрудились посреди помещения, злобно глядя на девочку, с явным намерением вытолкать ее вон. Но Зойка тщательно подготовилась к визиту. Она выбрала стул, похожий на тот, который видела на картинке в книжке, встала на него, возвысившись над кухонным персоналом, и извлекла из кармана свою чашечку, подняв ее так, чтобы всем было видно. Эффект превзошел все Зойкины ожидания: на картинке карлики просто кланялись, а эти повалились ниц, выкрикивая какое-то слово. Прислушавшись, Зойка разобрала, что это было слово «госпожа».
– Встаньте! Кто у вас тут главный? – спросила Зойка.
Маленькие человечки разом показали в угол за печкой. Зойка слезла со стула и пошла туда, куда они указывали. Человечки почтительно отступали и кланялись. За гудящей печкой Зойка увидела сморщенную старую карлицу. Ее седые волосы были такими длинными, что закрывали даже деревянные башмаки.
– Госпожа, – прошамкала она, вставая. – Добро пожаловать, госпожа!
Зойка поклонилась гномьей предводительнице
– Какое знание, госпожа?
– Руны, – ответила Зойка, – я хочу понимать руны!
Старая карлица кивнула и начала шевелить сомкнутыми губами и щеками, будто делая гимнастику от морщин. Нагнав слюны, она сплюнула в чашечку и протянула к Зойке руку сморщенной ладонью вверх. Из левого кармана передника Зойка достала драконий зуб и положила его на старухину ладонь. Та бросила зуб в чашечку. Жидкость моментально окрасилась в розовый цвет и вскипела: над ней поднялась и опала пена. Почуяв запах клубничного варенья, Зойка наклонилась и схлебнула сладкий сироп из рук старухи. Потом забрала у нее чашечку, вытряхнула зуб, убрала все на место, в карманы передника.
– Спасибо, – сказала Зойка.
– Все, что будет угодно госпоже, – кланяясь, отозвалась старуха, – все, что будет угодно.
Зойка вышла из кухни и поспешила в свою комнату. Ей не терпелось проверить результат. Она схватила книжку, оставленную Конрадом, и раскрыла на первой странице.
– «Испытание пленницы Юлианы Второй», – свободно прочла Зойка и запрыгала на одной ножке. – Ура! Ура! Ура! Получилось! Получилось!
Павел
Пользуясь любезностью профессора Дитерлиха, Павел штудировал библиотечные фонды. Он не спешил вернуться в свой мир, не заручившись знаниями. К тому же, ему понравился собственный новый облик. Понравилось быть высоким, взрослым и не нуждаться в посещении школьных уроков. Десять лет, через которые он перемахнул, попав в мир Кирилла Христиановича, в своем мире он потратил бы на изучение чепухи и нервозную сдачу и пересдачу экзаменов. Здесь же, как и сказал профессор, он мог заниматься самообразованием и обращаться с вопросами к знатоку именно той материи, которая интересовала его самого.
Кроме того, он наткнулся на чью-то «заначку», как сказал бы дед Лукьянов – припрятанную в одном из шкафов пачку сигарет и коробок спичек. Павел попробовал закурить и, неожиданно, ему это понравилось. Он переложил находку в безопасное место и ничего не сказал профессору.
Переходя от полки к полке, в обход сметающей пыль Машеньки, Павел заметил какое-то поблескивание. Он отодвинул финско-санскритский словарь и извлек небольшую серебряную рамочку, в которую был вставлен изящный фотопортрет.
Девушка, смотревшая на Павла с фотографии, была не просто красива, а красива божественно. Павел немедленно вспомнил, как их учитель рисования, приволок на урок репродукцию с женского портрета австралийского художника, имя которого в памяти учеников не отпечаталось 3 . Преподаватель пол-урока разглагольствовал о том, какую роль на картине играет затемненный фон и чем она напоминает «Джоконду», а Павел, замерев, смотрел на девушку. Его не смутили ни открытые плечи, ни глубокое декольте, по поводу которого туповатые бугаи-одноклассники проржали всю следующую перемену. Главным, что поразило Павла в творении художника, были мягкие (и как он только так нарисовал-то?) каштановые волосы девушки и ее глубокие темные глаза. Павлу казалось, что эти глаза способны буквально затянуть его в картину: они вбирали внимание целиком, до потери бокового зрения. И вот теперь с мерцающей в темноте фотографии на него смотрел его идеал.
3
Австралийский художник, о котором вспомнил Павел – это Эбби Алтсон (Abbey Altson, 1864-1949)
– Кто это? – приглушенно спросил он у Машеньки.
– Ахти, батюшки, Павел Павлович, – всплеснула руками добрая старушка, – дак это ж Ларочка, дочка нашего Кирилла Христиановича. Уж така пригожа, така ладна, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Сама светленька, а глазки темненьки. И в кого уродилась-то, не знаю. Наш-то барин, конечно, хорош собой, да и тож черноглазый блондин был, пока не поседел, а только вот барыня простушка, как есть простушка. И как его угораздило, не пойму – не иначе приворот… Ой, чтой-то я разболталась!