Бородинское знамение

Царенкова Васса

– Еду! – Татьяна швырнула мобильник обратно на дно ридикюля, наскоро черкнула записку родителям, придавила ее стаканом недопитого сока, натянула спортивный костюм, подхватила ветровку и ключи от машины и поспешила на место событий.

Никита

Ночью сделалось холодно. Рядовые солдаты-срочники Сизов и Шеломков залегли в двухстах метрах от охранного поста. Дует ветер, приносящий с собой кусочки сухой земли, норовящие залететь то в глаз, то за шиворот. Никита пытается увернуться, прикрывая лицо капюшоном «горника». Со стороны врага – ни звука, ни света. Кроме одиноко мелькающего огонька: верно от лампочки, которую оставили включенной в глубине здания. Немного успокоившись, солдатики потихоньку перекидываются обычными, «гражданскими» фразами: о доме, о девках, о нормальной еде. Антон

жалуется Никите, что вот он таки собирался написать письмо маме, захватил с собой листок, но в такой кромешной тьме ни черта не видать – даже кончика карандаша. Никита шепотом подшучивает над товарищем. Время идет. Парни начинают клевать носом. Никита смотрит на лампочку – лампочка раскачивается на ветру как во время гипнотического сеанса. Никиту клонит в сон. Внезапно его мозг пронзает догадка: это не лампочка, это вражеский сигнал! Сон как рукой сняло: Никита считает вспышки. Конечно! Как это он раньше не понял?! Это же азбука Морзе! «Ночник» мигает в определенной последовательности, но в какой? Никита осторожно трясет Антона за плечо: «Эй, ты азбуку Морзе учил?» – «Не-а!» – зевает Шеломков. – «Быстро! – командует Сизов. – Дай сюда бумагу и карандаш!» В темноте, пристроив листок на колене, Никита вслепую выводит точки-тире. Враг все «стучит». На рассвете, усталые и продрогшие солдаты возвращаются на пост. Рядовой Сизов требует немедленно пропустить его с докладом к командиру роты. Тот вызывает радиста: переданное послание оказывается шифровкой. В качестве неофициального поощрения за проявленную бдительность рядовым Сизову и Шеломкову выдают по поллитра водки.

***

Никита Сизов заехал в Горки поздно вечером в поисках самогона. Битые «жигули» безропотно прикатили в одну сторону, но обратно ехать не пожелали: аккумулятор сел. Никита погрузил в багажник раздобытую у Тарасенко пятилитровую канистру с мутноватой жидкостью и собрался поискать место для ночлега. Но поиски завершились, не успев начаться, потому что вся деревня с криками бежала на пожар. Никита порысил за селянами с камерой.

Спасатели еще вечером доставили в Москву обгоревшего Фаддея Ивановича, Ксению Харитоновну с сердечным приступом, контуженного Мишку и сопровождавшую их Евдокию Фаддеевну с Лизой на руках. Всю процедуру погрузки пострадавших Никита снимал прыгающей в руках камерой. Он запечатлел и рвущую на себе волосы Серафиму Саввичну, выкликающую имя внука, и рыдающую Варвару Нефедовну. Ему удалось заснять застывших от шока Устина Тимофеевича и Ольгу Федоровну, судорожно вцепившихся друг в друга. А также получить эффектные кадры того момента, когда отчаянно призывающий дочь Игорь Швец пытался в одиночку растащить обгорелые бревна.

Подъехали сразу три кареты скорой помощи. В две из них санитары затолкали всех родственников, кроме деда Лукьянова, наотрез отказавшегося покидать свой дом, и повезли на растерзание психологам в столичную больницу. Третья осталась ждать, когда найдут тела пострадавших или погибших ребят. Спасательные работы велись уже несколько часов. Тел пока не нашли.

Дед Лукьянов зазвал Никиту к себе пить самогон. Сизов позвонил Татьяне именно из дома Лукьяновых, где она вскоре и обнаружила его в полувменяемом состоянии. Он предлагал Мурихе вечную дружбу, обдавая ее запахом перегара, и поминутно спрашивал: «Ты меня уважаешь?». Татьяна забаррикадировалась в нетопленой бане, взгромоздилась на полок, подпихнула под голову завернутый в ветровку веник и забылась беспокойным сном.

Прохладным утром осовевший Никитушка и помятая Татьяна потащились на место катастрофы. К этому времени туда подтянулись другие журналисты и несколько телевизионных автобусов, в том числе и машина их новостного канала. Татьяна поздоровалась с техниками, заняла позицию перед подрагивающей камерой, Никита дал отмашку, и она заверещала:

«Мы находимся в Московской области. Заброшенная деревянная купеческая усадьба вспыхнула этой ночью в деревне Горки. Как сообщают в главном управлении МЧС, причиной пожара могло быть неосторожное обращение подростков с огнем. Крыша и надворные постройки разгорелись настолько сильно, что пламя и столб дыма были видны издалека. Очевидцы слышали также взрыв. Есть пострадавшие. Возможно, есть погибшие. Спасательные работы продолжаются. Следите за нашими новостями. И не позволяйте детям играть со спичками! С вами была Татьяна Мурова, оператор – Никита Сизов».

Вернувшись, Татьяна с Никитой не застали деда Лукьянова. Зато с порога услышали бодрую джазовую мелодию Глена Миллера, летевшую из забытого на столе Татьяниного мобильника. Звонила Нина Вадимовна.

– Да, мама, в чем дело? Я же оставила вам

с папой запи… – раздраженно начала Татьяна, но осеклась, потому что мать выкрикивала в трубку:

– Татьяна! Я только что видела тебя по телевизору! Как ты могла так спокойно делать репортаж?!

– Мама, в чем дело?

– Наша Кира погибла в этом пожаре! Алло! Татьяна! Ты меня слышишь? Нам позвонила из больницы Анна Лукьянова, она дежурила в ночь! Там сгорел ее сын! К ним привезли Варвару Нефедовну! Семен помчался к матери, хотя сегодня у него выходной! И он никак не может дозвониться до Петра! Алло! Татьяна! Немедленно приезжай домой! Алло! Алло!

Татьяна выронила мобильник. Легкий корпус разлетелся. Никита, расслышавший вопли Нины Вадимовны и хорошо знавший семейные перипетии Муровых-Кроль, шагнул вперед и крепко обнял Татьяну, прижав ее перекосившееся лицо к колючему, пропахшему табаком джемперу.

Часть вторая

Видите ли, я тут недавно умер и попал в другой мир. А там умер снова. Вы мне скажете, что такого не может быть, и вы будете правы, и я знаю, что вы, безусловно, правы, но в то же время я знаю, что вы ошибаетесь. Так оно все и было. Я умер. Действительно умер.

Стивен Кинг, «Темная башня»

Павел

Истошный вопль деда Лисицына вывел Павла из полудремотного состояния. Он вывалился из шкафа на горячий пол. В дыму разглядеть хоть что-либо было совершенно невозможно. Павел немедленно раскашлялся. Он слышал, как рядом девочки заходятся кашлем и плачем, но едва различал их силуэты. Кто-то из них упал. Павел пошарил руками наугад, разгоняя дым. С третьего раза ему удалось встать, но он тут же споткнулся о чье-то тело. Зойка! Заливаясь слезами от едкого дыма, Павел приподнял за плечи бездыханную девочку. Попытался определить, где дверь. Бесполезно. Он развернулся спиной вперед и потащил по полу Зойку. Хотел позвать Киру, но вместо крика издал слабое сипение. Павел продвигался рывками, отплевываясь, задыхаясь, теряя сознание. Зойка не шевелилась, Кира не отзывалась. И где дед Лисицын? Легким стало невыносимо больно. Вдохнуть невозможно, он задыхается, вокруг дым, в голове тоже дым! Павел не заметил, как выпустил Зойку. Глаза его закатились, он упал навзничь, и в этот момент старая усадьба затрещала и рухнула, складываясь горящими бревнами внутрь…

***

«Что со мной? Я умираю? Почему тогда мне не больно? Вот только нечем дышать. Терпеть не могу карусели, голова сейчас оторвется! Что со мной? Что это было? Какой жуткий пожар! Почему я не выбрался из дома? Не смог помочь девчонкам? Я же читал, как себя надо вести при пожаре! Почему я все забыл? Если они погибли, то в этом виноват я!.. Да что со мной такое?! Ничего не вижу, от этого вращения тошнит даже с закрытыми глазами! Говорил же маме, что ненавижу карусели! Мама! О, господи, мама! Она с ума сойдет, когда узнает, что со мной случилось! Надо ее предупредить! Но как? Мама! Прости меня! Я больше так не буду! Честно! Пожалуйста, прости меня! Я не умер! Я живой! Мама, я вернусь! Узнаю правду и вернусь домой! Обещаю!»

***

Павел открыл глаза. Дымом больше не пахло. Вокруг клубился белый неплотный туман, какой иногда скапливается зимой во влажном морозном воздухе. Но холодно не было. Тепло тоже не было. Было… никак. Именно никак. Никак и нигде. Павел даже не мог определить, лежит он, стоит или сидит – тела он не чувствовал. Совсем.

Сейчас он дышал – медленно, спокойно, глубоко. Дышал и видел. Видел туман. И мог думать. Павел подумал, что парит в облаках – вот на что было похоже окружающее. Запахов Павел не чувствовал, звуков не слышал. Либо кругом была полная тишина, либо он утратил не только осязание, но и слух с обонянием. Павел открыл рот, чтобы проверить, может ли он говорить. Вдохнул и выкрикнул: «Эй!». Он ожидал, что звук будет громким, но получилось так тихо, как если бы он крикнул в подушку. Зато теперь он убедился, что может слышать!

Павел сосредоточился, чтобы определить свои ощущения. Он не чувствовал страха или боли, не чувствовал голода или жажды, не чувствовал позывов естественных надобностей. Он начал считать вслух, чтобы приблизительно определить время своего бесцельного парения. На сто девятнадцатой минуте он, наконец, ощутил свое тело, вернее, покалывание во всем теле, какое бывает, когда затекает рука или нога. Одновременно Павел услышал новые звуки – кто-то разговаривал.

– Машенька, не суетись! – раздался властный мужской голос. – Не суетись! Перемещение требует времени, юноша еще не вернулся в исходное состояние.