Босиком по облакам
Шрифт:
– Вот и уходи со своим «Эй»! – рявкнула я, задерживая всхлипы. Но они всё равновырвались, и я выпалила гундосо: – Давай! Полиция уже ждёт твоего звонка! Сидят, выглядывают: «Где же наш миллиардер? Что же не звонит, родимый?!» Все глаза проглядели. Уши продувают...
– Не дури! Открой.
– Не открою! Ты вообще, вообще... – Я вытерла тыльной стороной ладони забитый нос и не смогла ничего придумать, что он «вообще». Схватила футболку со спинкистула и громко высморкалась. – Уходи!
– Гаечка...
– Сам ты... болт!
– Ну ладно, – сказал
И я услышала удаляющиеся шаги по лестнице вниз. Ушёл... Ну и правильно! И пусть идёт! Ком сдавливал моё горло, в груди пекло. Один звонок, и вся моя жизнь к чертям. Я знаю, как сегодня принято вести следствие, сталкивалась.
Что делать?! – в панике подумала я и бросилась к тумбочке, достала связку ключей от номеров, Женькин блокнот. Уставилась на записи, сделанные размашистымпочерком и типографские сердечки на полях. Издевательство... Неужели мне придётся оправдываться, как в дурном кино?! Я вспомнила ужасный запах полицейского отделения, куда мне потом, после больницы пришлось ходить поповоду аварии. Для меня это окончилось ничем, кроме намёков, что я сама на мимоедущий Порше набросилась. На тротуаре, ага.
Мысли нахлобучились мне на голову, как мешок со скорпионами вместо подарков к новому году для непослушных детей. В чём я провинилась? Не понимаю.
Я села на кровать, хлюпая носом.
Скрипнула дверь с «кухни для бедных». Догадался, чёрт! Я подняла глаза. Артёмстоял передо мной. Прекрасный, как Мефистофель в лучшие годы. Без своей дурацкой улыбки, но всё равно не поймёшь, что у него на уме, тем более при этомтускло светящемся бра.
– Ты всё не так поняла, – сказал он и подошёл ко мне.
Без спросу сел рядом на узкую кушетку.
– Я считаю, что твоя подруга тебя подставила. Это всё, что я хотел сказать.
– Есть такое понятие – презумпция невиновности, – буркнула я, отодвигаясь. – Не слышал? Так вот – не доказано, значит, ты не преступник. И Женьки это тоже касается. И меня! Хотя какое тебе дело до таких низких подробностей? Это же стирка грязного белья! А стирать ты сам не привык. Звони в полицию!
Он нахмурился.
– Чего ты заладила: «Полиция, полиция»?!
– Ах, полиция не подходит, надо ФСБ звать? – огрызнулась я.
– Нет, никого я звать не собираюсь, – ошарашил меня Артём. – Я сюда не за этимприехал. Поэтому сами разберёмся. И пока пусть никто не знает о происходящем.
Я изумлённо посмотрела на него – он серьёзно? Даже не нашлась, что сказать.
– И ты не права: то что касается тебя, меня тоже касается, – вдруг заявил он.
– С каких это пор? – моргнула я.
– Вот с этих самых, – ответил он. И поцеловал меня.
* * *
Артём
Господи, до же чего же она была трогательна! Припухшие, обиженные губы. И глаза! Мне стало абсолютно всё равно, что она говорила. Лишь бы не плакала. Я быстро замотал в плед коробок с прослушкой и сунул под кровать. С глаз долой.
Придвинулся к Гаечке. Нашёл губами её губы и от одного прикосновения возбудился. Моё
– Артём, Артём, не нужно... – пробормотала Гаечка и выставила вперёд ладони. – Ты подумаешь, что я...
– Не подумаю, обещаю, – ответил я хрипло и, мягко убрав её руки в стороны, поцеловал в шею. Голова закружилась. Гаечка шептала что-то ещё, но больше не отталкивала. А мне вообще уже нечем было думать. Я поймал губами розовую мочку уха с крошечной серёжкой, обнял покрепче, и Гаечка обмякла. Я принялся целовать её лицо, спустился к груди...
К чёрту сорочку!
Движением руки опрокинул Гаечку на простыни. И замер сверху. В одних трусиках она была восхитительна. Офигительно красива! Кажется, я так и сказал. Оназакрыла глаза. Смутилась и щёки порозовели. А мне стало приятно. Я ничего не знал о ней и сейчас не хотел знать. Казалось, что я у неё первый. Иллюзии былодостаточно.
В моей голове, опустевшей от возбуждения, эхом стучал пульс. Я провёл языком поеё мягкому животу. Дорожка мурашек в ответ и моё имя, размытое в тусклом свете бра. С поцелуями я впитывал тепло её тела. Мне всего было мало!
Простыни пахли ей. Всё пахло ей. Сумасшествие пахло ей. Она пахла сексом.
Её пальцы на моей спине сжали кожу. Больно. Приятно. Смущённая девочкапревращалась на глазах в кошку. Потянулась ко мне, приподнимаясь. Тела обожглосоприкосновением, губы – поцелуем.
Шорты на пол. Я развёл её колени, и не смог удержаться, чтобы не попробовать её на вкус. Её тело, как море, волновалось, отзывалось стонами и прерывистымдыханием от каждого моего касания. Я снова приподнялся и жадно обвёл взглядомеё всю, словно никогда не видел женщину.
Она – нежность. Бело-розовая. От светлых волос по плечам до круглых пяток. С сотней разновидностей улыбок на лице: невинных и чертовски сексуальных одновременно. Все они были мои! Воздух между нами плавился. Стоило усилий, чтобы не ворваться в неё сразу. Я не должен был. Мне нравилось её наслаждение. Поэтому я вошёл в неё медленно. Нежно. Целуя и раскачивая на волнах. По-другому было неправильно. И только потом, когда её лицо покраснело, и Гаечканачала кусать губы от нетерпения, дыша слишком часто, я позволил себе сорваться на бешеный ритм. Дошёл почти до пика, но остановился. Перевернул, оказавшись под ней на спине, и прижав всю её к себе, чтоб не улетела, нанизал насебя, как коллекционер бабочку. А потом разогнался и под её стоны улетел сам.
* * *
Взмокший, блаженный и усталый, я поцеловал притихшую Гаечку и повернулся набок, к ней лицом. Обычно в этот момент я ухожу. Сейчас не хотелось, несмотря напридуманную чертями в аду узкую кушетку. Гаечка смотрела на меня большимиглазами и молчала. Кажется, я нашёл хороший способ её усмирять.
И вдруг она всхлипнула, попробовала отвернуться, но габариты кровати не позволили.
– Эй, ты чего? – удивился я, погладив её щеку тыльной стороной ладони. – Тебе не было хорошо?