Бой без правил (Танцы со змеями - 2)
Шрифт:
– Это неправда!
– ворвалась в кухню дочка хозяина.
– Купцов ничего плохого не мог сделать! Он - хороший!
– Уйди!
– заорал мужик и вдруг яростно, надсадно закашлялся.
– Где Купцов?! Что вы с ним сделали?!
Кажется, от этой хрупкой девочки впору было защищаться в закрытой стойке. Он и сам не заметил, как вскочил и теперь стоял, вжимаясь в стену и глядя на горящие под шапками бровей зеленые-зеленые глаза.
– Ничего еще не произошло. Но если вы и дальше будете играть в партизанов на допросе, то вашего Купцова...
–
– На гауптвахте. Его подозревают в ограблении секретной части дивизиона. Вместе с сообщниками... теми двумя...
Девчонка безвольно упала на стул.
– А я, дура, психовала, что он на свидание не пришел.
Мужик еле справился с кашлем, запил его из-под крана глотками холодной воды, вытер губы, словно освобождая их для других, еще не слыханных сегодня слов, и в упор спросил:
– А ты чего за них так волнуешься?
– Я веду... то есть вел дознание. Это у нас как следствие. Меня отстранили, потому что я не верю, что ограбили моряки. Чтобы их спасти, нужно алиби. Оно - у вас... В ночь с четверга на пятницу матросы были здесь?
– Были! Были!
– вскочила девчонка.
– Ты шо городишь?!
– яростно задвигались брови.
– Их же хотят в самоволке застукать!
– За самоволку ваш Купцов получит ерундовое наказание. Может, всего лишь звания старшины лишат и вернут из чертежки на корабль. А так - зона, роба и передачи со свободы...
– Они вечером пришли. Втроем. С цветами, - заторопилась девчонка, будто хотела наверстать время, упущеное в минуты их упорства.
– День рождения был. У нее, - подтвердил мужик.
– Да - цветы. И еще торт. И три бутылки вина...
– Я этот компот массандровский из принципа не пью.
– Не перебивай!.. Мы гуляли долго. Очень долго.
– Точно - до трех ночи. Потом этого низкого и азиата я положил на кухне спать. А дочка с этим... Купцовым...
– Папа! Что ты городишь?! У нас ничего не было! Он вообще... этот Купцов... Он такой скромный, такой хороший. Как игрушка-медвежонок. Он и заикается потому, что скромный.
– Во сколько они ушли?
– спросил уставший от их перепалок Майгатов.
– Пять... ну, пять утра с копейками. У меня будильник - зверь. Когда звонит - весь подъезд просыпается. Может, в музей его какой сдать?
Стены не качались, но в голове было пусто-пусто. Оттуда словно выкачали все мысли, и Майгатов даже не знал, что же еще сказать. А ведь о чем-то важном хотел спросить. Хотя, может, и не такое уж оно важное, раз забыл.
– Я вас очень попрошу: расскажите это все, без утайки, командиру бригады. Лучше даже, если опишете это на бумаге. Другого способа спасти Купцова я не вижу...
Правый глаз девчонки на упоминание фамилии Купцова отозвался крупной, быстрой слезой. Она скользнула по щеке и сочно капнула на белую блузку.
– Мне пора, - опять посмотрел на часы, где стрелки все сильнее сжимали ножнички у самого верхнего деления. Почти полночь.
И вдруг вспомнил. Может, потому, что и тогда художник ссылался на позднее время, отказываясь рисовать.
–
– Конечно, - стерла девчонка холодный след от слезы.
– Купцов такой талантливый. У него какой-то человек купил картину. Красивую такую. У меня одна похожая есть. Идемте.
Она провела его в единственную комнату их квартиры, которая служила и гостиной, и спальней, и всем остальным сразу. Скорее всего, это была ее территория. Настолько комната выглядела чистенькой и ухоженной. Папаша, видимо, вполне удовлетворялся кухней, которую он уже давным-давно превратил в нечто среднее между кабинетом и мастерской, и где больше ставили эксперименты со змеевиком, угольными фильтрами, дрожжами и сахаром, чем питались.
– Вот, - показала она на стену над диваном, усеянным подушками, подушечками и подусюнечками.
В белой прямоугольной раме плескалось нечто ярко синее. Море, корабль, чайки. Как сказал бы художник с Примбуля, - кич, халтура. Хотя отсюда, с пяти метров дистанции, в тусклом свете единственной лампочки бра, картина смотрелась не хуже штормовых полотен Айвазовского.
– Об этом можете не говорить, - разрешил Майгатов.
– А то еще одну самоволку пришьют.
Он уже собрался уходить, как в двери его остановил еще более охрипший после потерзавшего его кашля мужчина:
– Вы чей-то портрет забыли.
Майгатов принял из его рук портрет Зубарева, свернул ватман в трубочку, почувствовал желание сказать, что из-за этого человека у их знакомых и начались все невзгоды, но все-таки сдержался.
– А Купцов все-таки хороший парень, - оставил он свою последнюю фразу девчонке.
Та в ответ только покраснела.
10
Троллейбусы уже не ходили. Впрочем, прогнать их с севастопольских улиц могло не только позднее время, а и штормовой ветер, который дул со стороны Стрелецкой бухты по проспекту Гагарина с такой силой, будто у берега стоял огромный вентилятор и гнал обжигающий, пропахший йодом и водорослями ветер вдоль съежившихся пятиэтажек.
Флотская тужурка спасти от такого ледяного потока не могла, но хоть как-то прикрывала, а вот треугольник на груди, где кремовая рубашка и черный галстук казались тоньше марли, приходилось защищать ладонью. Кожа на кисти онемела. Но сменить ее Майгатов не догадывался, потому что вторая рука была занята самой летучей частью флотской экипировки - фуражкой. А, может, просто не было времени думать о такой ерунде, когда голова опухала от других мыслей.
Где искать Зубарева? Он может жить в гостинице, а может пойти к кому-нибудь на квартиру. А если гостиница, то сколько их в Севастополе? Первый раз сосчитал - получилось семь. Второй раз - восемь. А, может, и больше десятка. Ведь он считал те, в которых есть рестораны. И сколько он потеряет времени на их объезд? И отпустят ли его, если, а он вряд ли ошибается, уже объявлено штормовое предупреждение? И не похоже ли все, что с ним происходило в последние месяцы, на штормовое предупреждение?