Бой без правил (Танцы со змеями - 2)
Шрифт:
– Да, - хрипло ответила трубка, но это "а" в слове он не воспринял как звук. В ухе оно вибрировало всего лишь новым гудком.
– Кто это?
– уже чище прозвучал голос.
Он вздрогнул и, посмотрев на указательный палец с красным ободком, точно он один был виноват в неверном наборе, заторопился с объяснениями:
– Извините, я, наверное, не туда попал.
– Конечно, не туда. Тем более в час ночи.
Голос вряд ли мог точно передать возраст своего обладателя, но то, что не меньше пятидесяти, - это он мог гарантировать.
– А какой вам нужен номер?
Кажется, у
– Это - наш номер.
– Может, Лена ошиблась, - сразу о самом худшем подумал он.
– Вы знаете Лену?
– искренне удивился голос.
– Я знаю Лену Кудрявцеву, ту, что в Эфиопии.
Голос помолчал и вдруг испугал его:
– Она не в Эфиопии. Она - в соседней комнате.
– Правда?
– уже как игру воспринимал разговор Майгатов.
Он где-то слышал, что есть и дамы бальзаковского возраста, и даже старушки, готовые говорить о чем угодно. Лишь бы говорить. Наверное, они были еще более одиноки, чем он. И чтобы избавиться сразу от такой полуночной говоруньи, он прямо попросил:
– А вы не можете ее позвать к телефону?
– Вообще-то она прилетела в обед. Очень устала... Ну, ладно, я попробую. Как вас представить ей?
Он испугался еще сильнее. Горло стало шершавей напильника.
– Юр...Юрий Ма-майгатов. Из Севастополя.
– Постараюсь не забыть.
Он ждал две минуты. Ему показалось - два часа.
– Здра-а-авствуйте, - под зевок ответил измененный кабелем, микрофоном, измененный расстоянием голос.
– Какой Юрий?
Он все-таки узнал его. Узнал по московской певучести, по мягкости, узнал сквозь даль времен голос, звучавший в жаркой палате, голос, вернувший его к жизни.
– Это - я. Майгатов. Юра. Старший лейтенант с "Альбатроса".
Наверное, он все-таки испугал ее. Или это его испуг перелился по проводу в ее трубку, плеснул в заспанное лицо.
– Ю-у-у-ра, - тихо протянула она.
– Мама, мама, это тот Юра, о котором я тебе рассказывала! Ю-у-ура! Ты здесь, в Москве?
– Да, - он даже не знал, сможет ли он разговаривать или будет с трудом выдавливать односложные "да" и "нет".
– Ты звонил мне?
– Да.
– А никого не было. Мама - на даче. Я - на юге... Ты еще долго будешь в Москве?
– Да.
– Что - да?
– Да. То есть долго. Наверное, долго. Не меньше месяца.
Ему совсем не хотелось говорить. Хотелось слушать, слушать, слушать ее голос. Так путник в пустыне готов пить, пить, пить воду. А он и был тем путником, а Москва - пустыней. И вот барханы кончились. Блеснул огонек костра, и сердце заныло от сладкого расставания с одиночеством.
– Юра, знаешь, я так себя потом кляла, что не зашла, не осмелела. Тот кагэбист...
– Его уже уволили. Он там не служит.
– Из Эфиопии хотела написать, но что-то держало...
– Я тоже хотел. Уже из Севастополя. Но так закрутилось... А ты надолго?
– Навсегда.
– А этот... как его... контракт?
– Разорвала. Я разорвала, Юрочка, контракт.
– Ну, может, так и лучше.
– Ты не думай, что я эпидемии испугалась или там жары. Просто позвонили и предложили хорошую работу в Москве.
– Медицинскую?
– Даже не знаю.
– А кто звонил?
– почему-то смутило Майгатова расстояние звонка.
– Однокашник. Он когда-то даже в моем подъезде жил. Теперь в другой район переехал. Фирма, говорит, хорошая, надежная. Да что мы все про меня? Ты-то как?
– Я?
– смутился он.
– Вот - в отпуске, - а больше ни о чем говорить не хотелось.
– А живешь где?
– У знакомого, в Измайлово. Знаешь, - он облизнул пересохшие губы, - я очень хочу тебя увидеть...
– И я, - еще тише ответила она.
– Когда в Москве открывается метро?
– В полшестого.
– В шесть я буду у тебя.
– Не получится.
– Почему?
– Первый поезд идет очень медленно.
– Тогда я выйду к тебе пешком. Прямо сейчас.
– Не делай этого!
– Почему?
– Сейчас опасно ночью... и по Москве.
– Лучше утром.
– Диктуй адрес...
7
Раньше ездили по стране агитпоезда. Теперь по Москве катил агиттроллейбус. Водитель, седой, явно пенсионного возраста мужчина не выключил в кабине микрофон, и все пассажиры вынуждены были слушать радио. Нудным, полусонным голосом диктор сообщал, что вся страна объята подготовкой к выборам в Думу, что на судебном заседании по делу ГКЧП обвинение проиграло адвокатам, что промышленное производство падает и падает, а Кузбасс готовится бастовать, не забыл пробубнить курс доллара и курс ваучера на бирже, ошарашил всех новостями о том, что каждая десятая коммерческая структура занимается противоправной деятельностью, а разгул преступности настолько силен, что на Западе уже придумали термин "русская мафия", а на пляжах Ниццы и Лазурного берега в этом году отдыхало больше русских, чем немцев и американцев, и при этом большинство русских были в наколках.
Зашипели двери, освобождая от новостей и от троллейбуса. Иванов с облегчением шагнул из него на мокрый асфальт, щелкнул зонтом и ухмыльнулся. "Каждая десятая". Каждая первая занимается противоправной деятельностью! То ли во всеобщем хаосе дело, то ли в плохих законах, то ли действительно в том, что большинство этих структур взошло на дрожжах "черных", преступных денег.
А вот и переулок, в котором стрелял киллер. Голые остовы зданий, похожие на разбомбленные кварталы, какими их показывала фронтовая кинохронника. Битые кирпичи, осколки стекол, доски, пыль, превращенная дождем в грязь. Железный скелет телефонной будки. В пустом, подранном нутре - чудом уцелевший таксофон, из левого бока которого вместо трубки и шнура торчат красные черви проводов. Мертвый, страшный квартал, наказанный жизнью за грехи его прежних обитателей, сначала явно русских бородатых купцов, потом явно - советских чиновников.
– Парой сигарет не выручишь?
Обернулся на идущего к нему здоровенного мужика и даже испугался. На мужике тесно, облегающе сидели спецовка цвета хаки и синяя фуфайка. Крупная рыжая голова была непокрыта, несмотря на уже нешуточный дождь, и то, что она оказалась непокрыта, почему-то успокоило Иванова.
– Я курить бросил, - развел он руками, и отплывший в сторону зонт пропустил на голову и лицо несколько холодных, колючих капель.
Он тут же вернул зонт на место и пожалел мужика.