Бой на вылет

Евтушенко Алексей Анатольевич

— Что ж, — констатирую я. — Все это чертовски странно и загадочно, но, может, и к лучшему. Меньше головной боли.

Затем мы забираем пакет с документами, прощаемся и выходим на улицу.

— Ну что, — спрашивает Ирина. — На космодром?

— Да, — говорю. — Но сначала все-таки я хочу заглянуть к Питеру и выпить у него большую чашку кофе. В гостинице мне кофе не понравился.

«У Сэма» в этот час, как всегда, пусто. Мы здороваемся, и я прошу Пита сделать нам самый лучший кофе, на какой только способно его заведение.

— Он у меня и так самый лучший, —

заверяет бармен и через минуту ставит перед нами две чашки.

Я пью кофе мелкими глотками и думаю, спросить или нет. Наконец, все-таки решаюсь.

— Скажи, Пит, — говорю. — Вчера, когда мы у тебя обедали, здесь был один пьянчужка. Такой… в мятой шляпе…

— Пьянчужка? — хмурится Пит.

— Ну да, — киваю. — Довольно высокий, худой, небритый. Кажется, его Петровичем кличут.

— Не пойму, о ком ты говоришь, — качает головой Пит. — Вчера, когда вы пришли, здесь, кроме меня никого не было.

— Ну как же, он сидел вон там, в углу, — показываю я. — Петрович.

— Знаешь, Серж, — внимательно смотрит на меня бармен. — Ты, верно, переутомился. И напутал чего-то с устатку. Не было здесь вчера никого, кроме вас, в это время. И после вашего ухода тоже еще долго никого не было. Народ только часам к пяти стал собираться. Да и не знаю я, честно сказать, никакого Петровича. В шляпе говоришь?

— Да, — вздыхаю, — в шляпе.

— Нет, не припомню такого. А что, он тебе что-то должен?

— Скорее я ему, — говорю. — Но это уже не важно.

Дорога, ведущая домой, всегда короче дороги из дома. Даже «кисель» переносится легче. Все мои долгие размышления о том, что случилось на Гондване неизменно приводят к одному выводу: рассказывать никому об этом не надо. Не надо — и все. Разумеется, если я дорожу своей работой. Психическое здоровье курьеров должно быть безупречным. Малейшее сомнение в его нарушении тут же ведет к длительному обследованию с весьма вероятным последующим запретом на профессию по медицинским показаниям. Я довожу свои соображения до Ирины, и она со мной соглашается. Нам не поверят, это ясно. Да и зачем кого-то в чем-то убеждать? Люди на Гондване все равно ничего не помнят, дети возвращены родителям, а таинственное Яйцо исчезло. Вместе с Петровичем. Но мне отчего-то кажется, что с Петровичем как раз все в порядке. Будь иначе, Питер бы о нем помнил — у барменов хорошая память.

Мы с Ириной выходим из головного офиса Курьерской Службы Земли и останавливаемся не его широком крыльце.

— Спасибо тебе, — говорит мой бывший стажер. — Я уже не чаяла.

— Это тебе спасибо, — отвечаю. — Без тебя я вряд ли бы справился со всем этим.

— Куда ты сейчас? — спрашивает она нарочито безразличным тоном.

— У меня заслуженный отпуск, — отвечаю. — Ты же слышала — важный груз на Лируллу еще не готов. Так что у меня есть целых две недели, которые принадлежат только мне. Если хочешь…

— Что? — быстро отзывается она.

— Я подумал… Тебе ведь тоже положен двухнедельный отпуск перед вступлением в должность. Почему бы нам… Почему бы

нам не провести наши отпуска вместе? Я знаю одно прелестное местечко в Крыму…

Некоторое время она молча смотрит на меня своими пронзительно-синими глазами.

— Ты уверен, что действительно этого хочешь?

Черт возьми, уверен ли я! Да я в жизни не был ни в чем так уверен, как в этом.

— Как тебе сказать… — говорю. — Если ты согласишься, то доставишь мне большую и чистую радость.

— Ну что ж, — вздыхает Ирина. — Отчего бы не доставить радость хорошему человеку? Я согласна.

Мы спускаемся с крыльца, и я сам не замечаю, как ее рука оказывается в моей. Две недели отпуска в Крыму — это отлично. И, главное, — никаких забот.

Бой на вылет

— Слава, нам нужно поговорить.

Чёрт. Ненавижу, когда моя Катька произносит эти слова. Потому что обычно они означают, что на твою голову сейчас вывалят проблему и заставят её решать. Лучше немедленно. Особенно ненавижу, когда моя любимая жена Катерина произносит эти слова утром в субботу.

Утро субботы как раз и было. И не просто субботы, а субботы игровой. И не просто игровой, а субботы Больших Бонусов и Скидок. Потому что сегодня, двенадцатого июля, все, влюблённые в танки полигонщики, отмечали годовщину знаменитого сражения под Прохоровкой. Что означало серьёзные преференции тем, кто будет участвовать в боях с семи утра дня сегодняшнего и до ноля часов дня завтрашнего.

Впрочем, Катьке позволительно было этого и не знать. Хотя мне кажется, что я ей рассказывал. То ли вчера, то ли позавчера. Или на неделе. А может, и не рассказывал, не помню. Как бы то ни было, я вздохнул, отодвинул пустую кофейную чашку и сказал:

— Конечно, любимая, давай поговорим. О чём?

Она присела рядом, и я тут же уловил, идущий от неё запах. Не знаю, с чем его сравнить, но Катька всегда так пахнет по утрам. Тепло и сладко. Хочется тут же её обнять, прижать к груди и поцеловать в макушку. Люблю я свою жену, вот что. Поэтому, наверное, и запах хороший. Не любил, по другому бы пахла.

— Мы вчера были у детского врача, в поликлинике. Ты поздно вернулся, устал, не хотела говорить. Решила, лучше утром.

Так. Что ещё… Спокойно, Славик. Главное, спокойно.

— Что-то с Вовкой?

Вовка — это наш сын. Ему пять лет, он давным-давно умеет читать, страшно любознателен и похож глазами на маму, а лбом, носом и повадками на меня.

— Пока точно не известно. Но врач говорит, что необходимо серьёзное обследование.

— Подожди-подожди. Обследование на предмет чего? И зачем вы вообще попёрлись к врачу? Мне кажется, Вовка абсолютно здоров…

Тут я осознал, что несу какую-то ахинею и умолк.

— Кажется тебе, — Катька вздохнула. — Мне, вот, тоже казалось. Теперь уже не кажется. А к врачу мы попёрлись, как ты изволил выразиться, по одной простой причине. Ты же сам хотел отдать Вовку на плавание. Помнишь? Мол, ребёнок с детских лет должен приобщаться к спорту и всё такое.