Боярышня Евдокия 4
Шрифт:
— Змеище! — хихикая над вытянувшимся лицом сестры, подсказал Ванюшка, с удовольствием пялясь на разодетую на польский манер боярышню.
— Да как она… — задохнулась Дуня и тут её взгляд перекрестился со взглядом Еленки. Глаза Оболенский сверкнули победой и вокруг неё словно бы все засияло.
— Это же ляшское платье? — уточнил брат. — До чего ж Еленка хороша! — восхитился он, одобрительно прицокивая языком. — А ты ворона, — бросил он в сторону Дуни.
— Я не ворона, — не отрывая глаз от Оболенской, возмутилась она. — Я серьёзная
— А Еленка чудит, — провокационно заметил брат, подмигивая сияющей превосходством девушке. Оболенская одарила его снисходительным взглядом, но мальчишке и этого было достаточно.
— Болтун, — толкнула его Дуня, но лёгкая перебранка с братом не помешала ей заметить, что люди отвлеклись на Еленку, и на их лица вернулись самые разные эмоции. Благость с их лиц слетела, как ни бывало. А вот Юрий Васильевич остался отрешённым и витающим в облаках.
Первая и пока единственная версия Евдокии о том, что Пафнутий всех тут окуривает чем-то непотребным, оказалась несостоятельной.
***
Гаврила неохотно уезжал из Дмитрова, оставляя Евдокию. Он сердился на князя, отправившего её по своим делам, но вспоминал волнение боярышни из-за поездки, саму поездку и понимал, что она всем довольна. А когда её глаза сияют, то всем вокруг хорошо. Гаврила невольно улыбнулся, как наяву представив сосредоточенное личико Евдокии, заслужив неодобрительный взгляд своего дядьки.
— Бориска, чего хмуришься?
— Так погода какая? Будем зады в лесу морозить, — буркнул дядька.
— Не боись, не пропадем! — задорно воскликнул боярич, понуждая коня шевелить копытами.
— Ага, как же, — вздохнул дядька, поспешая за подопечным и всматриваясь в нависающие тучи. — Может, поживём недельку – другую у воеводы?
— Вряд ли, — качнул головой Гаврила. — Доложим ему о нападении на караван боярышни Лыко-Оболенской, о своём участии в уничтожении татей и поедем на границу.
— Чего туда торопиться? Мёдом намазано?
Боярич хмыкнул, похлопал по шее коня, и погрузился в свои мысли. Ему не давал покоя рассказ Евдокии о заряженном электронами воздухе. Ему хотелось как можно скорее удостовериться, что крошечную молнию можно получить самому, а дальше… дальше мысли шли вскачь, и никак не хотели выстраиваться в чёткий план.
Думало обо всем сразу. Он вспоминал, как решительно Евдокия влезает в самые разные дела и начинает их делать ; размышлял, как Кошкинские розмыслы подобно богам создают новое сырьё и вещи, и ещё думалось о том, что в далеком прошлом люди не боялись познавать мир. И над всем этим сумбуром парил вопрос: какое отношение ко всему этому может иметь сам Гаврила?
Во двор воеводы они с дядькой въехали вечером того же дня, доложились, отдохнули, потратили денег на заказ деталей для той штуки, что по словам Евдокии могла заряжать воздух и выдавать крошечные молнии, и продолжили путь.
— Стой!
— Я! Алексей, ты ли это! — улыбнулся Гаврила, услышав голос знакомого служивого.
— Я, — чуть в стороне на дереве мелькнула тень и начала медленно спускаться по стволу.
— Приехал тебе на смену, — пояснил Гаврила, когда Алексей подошел к нему.
— От это ладно! — обрадовался воин, поправляя на себе сбившееся снаряжение. — Уж не чаял до весны домой вернуться.
Потом он повернулся в сторону леса и заорал:
— Яшка, Пантелеймон, идите сюда! С бояричем Гаврилой Афанасьевичем зимовать будете.
Гаврила с любопытством смотрел на служивых воинов и их холопов. Все постарше его, но не так, чтобы очень. Опытные вои не любят кости морозить и исхитряются миновать зимние месяцы службы.
— Здрав будь, Гаврила Афанасьич, — поприветствовали его Яшка с Пантелеймоном, а остальные вои с любопытством поглядывая на него, молча склонили головы.
— Я сам покажу наше житьё-бытьё, — захлопотал вокруг боярича Алексей. — И сегодня же домой поеду.
Гаврила согласно кивал, когда Алексей показывал ему устроенные сторожки вблизи тракта, землянку для дворян и холопов, незамерзающий ручей и речку. Объяснял про припасы и рассказывал последние новости. Новичком Гаврила уже не был, но без старших оставался впервые и немного волновался. Яшка и Пантелеймон должны будут подчиняться ему, но всё же они служили поболе его,и значит, были опытнее.
— Прощай, Гаврила Афанасьич, — поклонился Алексей и лихо вскочив на коня, помчался в родную сторонку под светом звёзд.
— М-да, — высказался Бориска. — Хорошо, хоть дрова есть.
— Так мы сами их заготавливали для тех, кто зимой тут службу нести будет.
— Ох, чует моё сердце, что помёрзнем мы здесь.
— Не ворчи. Завтра обустройством займёмся.
— Это как же?
— Первым делом печку сложим, потом стены в землянках укрепим и баньку бы хорошо поставить.
По мере перечисления у Бориса глаза открывались все шире и шире.
— Это как же? — выдохнул он. — Сами, что ль?
— А почему нет?
— Не принято, — почесал голову дядька. — Да и как? Из чего?
— Всё у нас есть, — хмыкнул Гаврила, обводя лес рукой.
На следующий день боярич взялся за дело. На него и его дядьку посматривали с настороженностью, но когда поняли, что молодой воин знает, что делает, то стали помогать.
Первой на расчищенной площадке появилась печка, а вокруг неё выросла банька. Маленькая, и дерево на неё пошло не просохшее, но служивых из неё было не выгнать.
Гаврила всё сделал, как видел в доме Дорониных. Труба выводила дым наверх, а уложенные вокруг печи камни держали тепло. Без боярича смастерили скамьи, заткнули щели мхом и двойное окошко затянули бычьими пузырями, а он уже приступил к обустройству землянок.