Боярышня Евдокия 4
Шрифт:
Еленка ахнула, поднося сжатую в кулак руку и кусая костяшки пальцев.
— Почему сразу не пожаловалась? — строго спросила Милослава.
— Деду сказала, а старик убил Силантия.
Боярыня побледнела.
— Дуняша, во что ты влезла?!
— Я не знаю, мама. Честное слово, не знаю!
— А если этот старик сейчас на тебя народ натравит? Ты слышала, что на площади творится?
Боярышня Лыко-Оболенская подскочила и ударив кулаком по столу, заявила:
— Я велю Гусеву и княжьим воям защищать Дуняшку! Они меня послушают! И сама встану!
Евдокия невольно улыбнулась, подумав,
— Гусев поставлен князем защищать Евдокию, — напомнила Еленке Милослава,и та, покраснев, сконфуженно присела обратно на скамью. Но Дуня нашла её руку, сжатую в кулак и обхватив своею, дружески сжала.
Какое-то время они сидели молча, отпивая морса и не притрагиваясь к угощениям. Потом в трапезной начали собираться остальные женки. Они тревожно переговаривались, гадая, чем закончится народное волнение.
Евдокия вспомнила, что хотела поспрашивать Марфу о Глафире и том человеке, что приезжал недавно к ней. На фоне того, какие события начали разворачиваться, это теперь казалось неважным. И все же боярышня поднялась, шепнула маме, что устала, а сама наклонилась к Даринке, чтобы велеть позвать Марфу, но увидела входящую в зал Глафиру. Та выглядела как обычно: надменно, холодно и отстраненно.
— Чего, боярышня? — поторопила Евдокию Даринка.
— Ничего… побудь с боярыней.
— Ага.
Войдя в свою светлицу, Дуня оглянулась на дверь, почти решившись вернуться в трапезную, чтобы направить свои силы на распутывание клубка, потянув за ниточку под названием Глафира, но поняла, что сейчас ей не до нее. Евдокию захватил воинственный порыв.
Она достала лук и натянула тетиву. Умом боярышня понимала, что если озлобленные люди ворвутся в княжий дом, то поздно будет отстреливаться, но сейчас умной быть не хотелось. Посмотрев на лекарский сундучок, она бросилась к нему, чтобы спрятать снадобья, но самой стало смешно. Тем, кто придёт чинить расправу,будет всё равно, есть основания для этого или нет. Но сдаваться она не умела. Поэтому оделась и,укутав лук меховой жилеткой, поднялась наверх и встала у продуха. Ей хотелось выйти на крышу, но на морозе никакой мех не поможет сберечь лук в боевом состоянии.
— А ну, кто там? — раздался звонкий голос. — Покажись, а то зарублю! — услышала она.
— Ты что здесь делаешь? — зашипела Евдокия разъярённой кошкой. — Ты должен быть с дедом!
— А ты?
— Я первая спросила!
— А я главный!
— Ты…
— Цыц, а то всех вниз поволоку, — рявкнул пестун боярича, напугав сидевшего в уголке Олежку. Он держал в руках лекарскую котомку и по всему видно исполнял роль лекаря.
Брат с сестрой притихли, а вскоре Ванюшка гнусно захихикал, цитируя Дуню:
— У дураков мысли схожи. Только мы сюда припёрлись отстреливаться!
Глава 30.
— Никто не придёт к княжьему двору, — уверено заявила Дуня и даже не постеснялась добавить насмешливых ноток.
— Тогда чего ты тут? — резонно возразил брат.
— На всякий случай.
— Ну и я на всякий случай. Подстрелю самых наглых, глядишь, отобью охоту бунтовать.
—
— Дружина? Ты не знаешь? Траванулись чем-то… портки не успевают надеть, как вновь присесть требуется.
— Как не вовремя! Или… — боярышня выдохнула сквозь зубы, — наоборот, слишком вовремя. Но как же князь… рядом с ним десятка не наберется!
— К нему присоединились те, кто дежурил и в городе живёт, — успокоил ее Ванюшкин дядька.
Евдокия решила повелеть Гришке с ребятами идти на помощь князю, но дядька Никита остановил её.
— Ты куда?
— Мне надо отлучиться…
— Нет. Останешься под моим приглядом.
— Так Гришка же за мной приглядывает! — возмутилась Евдокия, умалчивая, что как раз собралась его отослать.
— Он с боярином будет дом защищать, если тати сюда придут.
Ванюшкин дядька слово «тати» процедил сквозь зубы и лицо его исказилось от ненависти.
Дуня сжала кулаки, понимая, что из-за подлого отравителя – старика горожане превратилисьв татей и могут натворить много бед. Она прекрасно понимала, что он их не только опоил, но ещё словесно опутал. Невольно ей вспомнилось, что по Москве тоже ходил какой-то старый пень, сеял злобу, клевеща на придумки розмыслов Кошкина-Ноги, пугал всех самим фактом лечения и грозил божьими карами. А ещё он фокусы выдавал за чудеса.
Евдокия в этот момент была уверена, что речь идёт об одном и том же старике. Она понимала, что может ошибаться, и старых мухоморов двое, трое или больше, но вспомнив, что болтали стражники княжича, чувствовала, что след оставляет весьма непростой человек. И такой одаренный, умный, деятельный провокатор не может быть сам по себе.
— Что же получается? — прошептала она.
— Чего? — спросил брат, но Дуня отмахнулась.
— Не мешай думать.
— Пф. Ты умеешь придумывать, но не думать, — авторитетно заявил Ванюшка.
Евдокия раздраженно посмотрела на зазнайку и тут её мысли подошли к логическому концу. Она поняла, что хитрого отравителя не смогут поймать. Он наверняка всё заранее просчитал и ускользнет в последний момент из города.
Торжествующе посмотрев на брата, Дуня обратилась к пестуну:
— Дядька Никита, я покричу Петьку, сынка Степаниды. Мне надо, чтобы он сбегал за Гаврилой Афанасьевичем и передал ему записку.
— Записку?
— Да. Я напишу её и передам.
— На улицу не пойдешь?
— Нет.
— Евдокия Вячеславна, ты же понимаешь, что…
— Даю слово. Не задерживай меня.
— Хорошо, — отступил пестун.
— Дунька, если я увижу тебя во дворе, то сам… — Ванюшка погрозил ей луком, — прямо в зад пущу стрелу! Ты меня знаешь!
Она улыбнулась и побежала исполнять задуманное. Челядинкам велела срочно привести Петьку, а сама села писать записку Гавриле. Ей хотелось верить, что у него хватит авторитета задействовать всю команду воинов в поимке старикана, если их не опоили, конечно же. Но могло быть и так, что команда от московского княжества своею волей встала подле Юрия Васильевича. Так ещё не принято поступать, и разделение по княжествам до сих пор сильно, но старший в отряде мог принять такое решение и тогда Гаврилу будет никак нельзя отозвать, чтобы он прямо сейчас отправлялся ловить старика.