Боярышня Евдокия 4
Шрифт:
— Надо бы Ивану Васильевичу отписать о том, что мы здесь выяснили.
— Деда, мы ничего ещё не выяснили! — сердито бросила Дуня, чувствуя беспомощность.
— А это с какой стороны посмотреть. Мне про владыку Филиппа ещё не успели отписать, а тут уже народ все знает и бунтует. Неспроста.
Евдокия вынуждена была кивнуть.
— Надо всех хватать, — решил Еремей, но под скептическим взглядом внучки тяжко вздохнул : — Вот я и говорю, что хотя бы о том, что выяснили отписать в Москву, пока чего хуже не случилось.
Дуня
В этот момент раздался звон колоколов, и боярин выругался.
— Неужто опоздали? — в сердцах воскликнул он.
Еремей бросился к выходу, но во дворе было все так же тихо. Снежок укрыл собою все следы и казалось, что двор необитаем.
— Деда, не ходи туда, — попросил Дуня. — Здесь и так никого не осталось. Воины отравлены…
— Ты бы полечила их.
— Как? Предлагаешь мне в гридницу идти? Да и нет у меня на всех снадобий.
Еремей с удивлением уставился на внучку :
— На тебя непохоже, — с подозрением смотря на неё, заворчал он.
— Деда, настоящие яды дорого стоят, так что воинам либо слабительное подсыпали, либо скисшую еду дали, а от этого не умирают. Помучаются и отойдут.
— Как отойдут? — обалдело переспросил боярин и начал креститься.
— Деда! — воскликнула Евдокия. — Ну что за мысли?! Придут в себя, а кто не оклемается, тому я помогу.
Боярин похлопал её по плечу и подал знак своим холопам, чтобы выходили.
— Дедуль, останься! — жалобно попросила боярышня.
— Гришка у входа на женскую половину сторожит. Он там намертво встанет, а мне надо идти, Дуняша. Я боярин, и коль в колокол звонят, то негоже мне тут сидеть.
Евдокия смотрела, как деда подсаживают на коня, как он проверяет оружие, подает знак Гришке быть начеку, и выезжает. Время вновь потянулось. Боярышня поднялась к маме, дала себя обнять, набрала еды и убежала наверх к мальчишкам с пестуном. Они сидели на посту, ели и гадали, что происходит в городе. Замерзли, но не уходили.
— Кажись, возвращаются, — встрепенулся брат Дуни — и все прилипли к открытым продухам. — Вон князь, живой и здоровый!
Из дома высыпала челядь, и Юрий Васильевич въезжал в заполненный людьми двор.
— Вроде бы всё обошлось, — собирая расстеленный плат, на котором были выложены пироги, подытожил пестун.
Евдокия почувствовала себя ужасно глупо и решила никому не рассказывать, что все это время торчала здесь и сторожила. Брат тоже приуныл. Он надеялся на сражение.
— Вань, ты деда не увидел? Чего-то много народу внизу.
Брат с сестрой вновь прилипли к продухам, но сверху было видно несколько боярских шапок и понять, какая из них дедова, не получалось.
— Спускаемся? — спросил Ванюшка, наблюдая, как пестун снимает тетиву с его лука.
— Погоди, — под нос себе пробормотала Евдокия.
— Чего?
Дуня смотрела, как князь соскочил с коня и быстрым шагом поднялся
— Змея, — прокомментировала увиденное Дуня, понимая, что этот корец с питьем — укор Милославе. В данном случае уместнее было подать питьё боярыне, а не служивой женке. Конечно, не гостила бы Милослава сейчас в княжьем доме, то вполне возможно, что именно Глафира встречала хозяина дома по обычаю.
— Чего это она вперёд мамы лезет, — возмутился Ванюшка, заинтересовавшись,почему сестра не уходит.
— Порасторопней оказалась, — честно ответила ему Евдокия и вдруг её пронзила мысль, что если в зубной порошок подсыпала отраву всё же Глафира, то сейчас она тоже могла чего подсыпать.
— Да не-е, — мотнула головой Дуня, не веря своим суждениям.
— Чего «не»? — тут же влез брат.
— Не будет она при всех… — голос боярышни сорвался из-за того, что горло словно бы сжалось. Одновременно она уже обламывала наконечник у стрелы и пропихивала свой лук в продух, чтобы выстрелить как можно ближе к Глафире. Позиция была крайне неудобной, поскольку выстрелить надо было не вдаль, а вниз, под самые стены дома.
— Дунька, ты спятила? — раскрыл глаза Ванюшка. — Ты чего делаешь? — протискивая голову в продух, он пытался понять,куда собралась бить сестра.
Дядька Никита встревоженно смотрел на происходящее, но не мешал. Лишь Ванюшке не дал до конца голову пропихнуть и наградил затрещиной. А Евдокия выстрелила, услышала, что получился переполох и рванула вниз.
Она бежала по лестнице и слышала, как навстречу ей топоча поднимались воины. Она закричала:
— Я стреляла! Я! Не дайте князю испить!
Послышались голоса, кто-то побежал обратно, а Евдокию встретили двое княжьих воев.
— Я… тупой стрелой, чтобы остановить, — не останавливаясь, пояснила она и поторопила воев.
Обескураженные, они спустились вместе с нею и уже во дворе Дуня увидела, что народ подался вперёд.
«Хлеба и зрелищ», — мелькнула мысль у неё в голове.
Глафира была бледна, но стояла с гордо поднятой головой, а в руках продолжала держать корец. Милослава подалась вперёд, увидев дочь, а Еленка в немом изумлении раскрыла рот и не знала, что делать.
Краем глаза Евдокия углядела свою стрелу. Та лежала на дорожке и даже не сумела толком воткнуться в снег. Все уже видели, что стрела тупая, а сила её полета была такова, что никого даже не ранила бы. Не потому, что боярышня за прошедшие годы не научилась стрелять, а просто из того положения, что у неё было, ни один опытный лучник даже не стал бы пытаться стрелять.