Боярышня Евдокия
Шрифт:
— Ты чего меня лапаешь? — возмутился он, отползая от неё.
— Проголодалась я.
— И чего?
— Ищу жирненькие кусочки…
Оба пыхтели. Гаврила зажимался, а Дуня проводила осмотр вслепую.
— Шуткуешь? — наконец спросил он.
— Ну, а что ты дурацкие вопросы задаешь? — возмутилась она. — Слышал же небось, что я несколько лет у лекарки училась?
Гаврила смутился. Об этом знала вся Москва и многие до сих пор не могли решить, надо ли включать лекарское дело в обучение боярышень или нет.
И учиться у лекарки, и знать о теле неприличное, и возиться с болячками, и кровь пускать…
Первых, по словам мачехи Гаврилы, было больше, но они не выпячивали своё мнение, зато вторые орали на каждом углу о непотребстве и осуждали, клеймили разными словами, прилюдно плевались.
Мачеха даже подозревала их в одержимости, но никто не брызгал на них святой водой и вообще связываться с ними не хотели. И всё же Евдокия гордилась своей учебой у Катерины и «одержимые» опасались плеваться в конкретно её сторону.
— Вроде побили тебя, — озвучила она итог осмотра и боярич хмыкнул, а потом захохотал. Дуня присоединилась к нему, поняв, что сказала. Отсмеявшись, она пояснила:
— Синяки есть, но вроде бы без внутренних опасных повреждений органов и переломов. Тебе бы отлежаться.
Боярич вновь хмыкнул, хотя понимал, что Евдокия имеет в виду лёжку в комфортных условиях с мазями и усиленным питанием. Во всяком случае так заботилась о нём мачеха Светлана…
Дуня вновь хихикнула, сообразив, что её высказывания неоднозначные. Но пациент взбодрился и поправлять саму себя она не стала.
— Слушай, а продух же выходит на улицу?
— Во двор.
— А почему его не видно? Ну, я имею в виду, почему через него не светит свет?
— Ночь.
— А-а-а, — глубокомысленно протянула Дуня. — Ну, тогда надо спать… наощупь не получается строить планы по освобождению.
— А ты никому не говорила, что ищешь меня? — неожиданно спросил Гаврила.
— Так мы все искали тебя и… в общем, всё вышло случайно, — со вздохом призналась Дуня.
— Никто не знает, что Тимошка тебя схватил?
— Тимошка?
— Человек, служивший у Носикова.
— Э-э, что за Носиков?
— Люди Носикова нашли золотоносный рудник, а Тимошка служил в доме у Носикова и навёл татей.
— Ах да, точно! Значит, Тимофеем зовут ту падаль, что обласкал староста?
— Да. А ты не знала? — удивился Гаврила. — Как же ты… — его вопрос повис в воздухе.
— Ну-у, — многозначительно протянула Дуня, пытаясь развеять вновь ставшую ощутимой атмосферу обречённости.
Только упаднических настроений ей не хватало! Тут надо действовать и лучше по всем фронтам сразу, чтобы что-нибудь сработало… чем больше, тем лучше! Количество в качество!
— Пф-ф, — выдохнула она, подозревая, что
Ей никак не вычленить главное, зато второстепенных мыслей море, и активность зашкаливает. Ей бы кирку в руки, и она бы ух, все планы выполнила-перевыполнила, но в темноте ничего толкового не сделаешь.
— Ясно, — сделал выводы Гаврила.
— Вряд ли, — тут же отреагировала Дуня. — Мне самой ничего не ясно, а ты уже расстроился.
Боярич пошевелился, недовольно засопел.
— Ну, что ты там ворчишь? — спросила его Дуня.
— Я молчу. Тело затекло.
— Я же чувствую, что ты бухтишь почем зря, — не сдавалась она. — И, между прочим, напрасно. У нас на подозрении боярыня Борецкая, а вместе с ней староста, а значит и Тимошка рано или поздно попадёт в круг подозреваемых.
— Причем тут Борецкая?
— Она Кошкину отравила.
— Евпраксию Елизаровну отравили?!
— Угу. Представляешь, хватило же наглости!
— Но как же так… Борецкую поймали… обвинили?
— Ну-у, там не сама Марфа Семеновна, а её подруга, и пока не доказано.
Боярич не удержал разочарованного вздоха:
— Однако все понимают по чьему велению травили, — угрожающе воскликнула Дуня, хотя уже понимала, что Борецкая вновь прикроется красивыми лозунгами — у неё их много и на все случаи.
— Тимошка меня скрал, чтобы поквитаться за золото, — вдруг выдал Гаврила. — Борецкая тут ни при чём!
Дуня всем корпусом развернулась к нему. У неё более-менее выстроилась цепочка преступлений на политической почве, а тут дела минувших дней. Золото? А у неё в голове даже не щелкнуло по этой теме.
— Поквитаться?
— Он надеется, что отец найдёт ещё золото и всё расскажет взамен на мою жизнь.
— Тебя не оставят в живых, — машинально ответила Дуня и возмущенно воскликнула:
— До чего же всё сложно! Поди разберись! Кошмар. Так-так-так, что же получается? Меня скрали, потому что я почти узнала своего убийцу, а тебя скрали, чтобы получить выкуп и отомстить за прошлую неудачу.
— Что значит «почти узнала»?
— Ну-у, от Тимошки воняло котом, и я собралась узнавать, много ли в Новгороде держателей котов. Видимо, он как-то услышал это и действовал на опережение.
Пока она объясняла Гавриле про Тимошку и кота, вспомнилось, что вслух она опрометчиво заявила, что нарисует портрет и отдаст его в розыск, а вовсе не о возникших подозрениях, которые ещё надо подтвердить.
— М-да, мудрено, — поскреб голову боярич.
— Ничего, выберемся, разберёмся, — оптимистично заявила Дуня и начала осматриваться. — Вроде светлее стало?
— Похоже, светает. Вон продух, — указал куда-то Гаврила и боярышня отметила, что видит его силуэт. А потом заметила полоску слабого света, проникающего через продух.