Божественное пламя
Шрифт:
От своего поста у дверей, покинуть который он не сделал ни единой попытки, за Александром следил Павсаний. Так путник в иссушенной зноем пустыне смотрит на человека, напоившего его холодной прозрачной водой. Никто не заметил этого взгляда. Александр, собирая вокруг себя молодых, никогда и не думал на него рассчитывать. К тому же с Павсанием нелегко было говорить.
Букефал ржал во дворе; он слышал боевой клич своего хозяина. Юноши бросали пиршественные венки на припорошенную снегом землю, вскакивали в седло, не дожидаясь помощи конюхов, и галопом неслись в Пеллу по утоптанной дороге, колеи которой были схвачены морозом, а лужи обведены тонкой кромкой льда. Перед дворцом, оглядывая при свете ночных
— Я везу мою мать в Эпир, в дом ее брата. Кто едет со мной?
— Я стою за себя, — сказал Птолемей, — и за истинного наследника.
Гарпал, Неарх и остальные сгрудились вокруг; из любви, из преданности, из подсознательной веры в удачу Александра, из страха перед царем и Атталом или просто стыдясь отступиться на глазах остальных.
— Нет, не ты, Филот, ты останешься.
— Я еду, — быстро сказал Филот, оглядываясь. — Отец простит меня, а если нет — что с того?
— Нет, Парменион лучший отец, чем мой, ты не должен оскорблять его из-за меня. Послушайте меня, остальные. — Голос его стал отрывистым, словно он отдавал приказы на поле боя. — Нам нужно уезжать немедленно, прежде чем меня бросят в темницу, а мою мать отравят. Едем налегке, берите запасных лошадей, все оружие, все деньги, которые сможете достать, дневной запас еды, надежных слуг, умеющих сражаться: я их вооружу и дам лошадей. Все встречаемся здесь, когда протрубят к следующей смене стражи.
Юноши разошлись, все, кроме Гефестиона, который смотрел на Александра так же потерянно, как путешественник в безбрежном море смотрит на рулевого.
— Он еще пожалеет об этом, — сказал Александр. Он рассчитывает на Александра Эпирского. Он возвел его на трон, у него было много хлопот из-за этого союза. Теперь пусть забудет об этом, пока царица не будет восстановлена в своих правах.
— А ты? — тупо спросил Гефестион. — Куда ты поедешь?
— В Иллирию. Там я добьюсь большего. Я понимаю иллирийцев. Ты помнишь Косса? Отец для него ничто, он один раз взбунтовался и взбунтуется вновь. А меня он знает.
— Ты хочешь сказать… — начал Гефестион, чтобы не молчать.
— Они хорошие воины. И могут сражаться еще лучше, если у них будет полководец.
«Сделанного не вернешь, — думал Гефестион, — но как могу я спасти его?»
— Хорошо, если ты думаешь, что так будет лучше.
— Остальные доедут до Эпира, а там пусть выбирают. Каждому дню своя забота. Посмотрим, как верховному командующему всех греков понравится начать поход в Азию с сомнительным Эпиром и готовой к войне Иллирией за спиной.
— Я соберу твои вещи. Я знаю, что взять.
— Это счастье, что мама ездит верхом, у нас нет времени для носилок.
Он нашел ее бодрствующей, лампа еще горела. Олимпиада сидела в своем кресле, уставившись на стену перед собой. Она взглянула на него с укором, зная только то, что он приехал из дома Аттала. В комнате пахло сожженными травами и свежей кровью.
— Ты была права, — сказал он. — Более чем права. Собери свои драгоценности, я отвезу тебя домой.
Когда он вернулся в свою комнату, его походная сумка была уже полностью собрана, как и обещал Гефестион. Поверх вещей лежал кожаный футляр со свитком «Илиады».
Горная дорога на запад вела к Эгии. Чтобы обогнуть ее, Александр повел свой маленький отряд перевалами, которые изучил, когда показывал своим людям, как воевать в горах. Дубы и каштаны у подножия холмов стояли нагие и черные, влажные тропы над ущельями были засыпаны палой листвой.
В этом захолустье люди редко видели чужих. Александр сказал, что они паломники, едущие в Додону вопросить оракул. Никто из горцев, мельком видевших Александра на учениях, не узнал бы его сейчас, в старом
Олимпиада со времен девичества не предпринимала такого путешествия. Но она провела детство в Эпире, где все дороги пролегали через горы, из боязни пиратов Керкиры, которыми кишело побережье. К вечеру первого дня она побледнела от усталости и дрожала от холода; они заночевали в пастушеской хижине, которую покинули обитатели, когда стада спустились на зимние пастбища; путники не отважились довериться жителям деревни в такой близи от дома, но утром Олимпиада проснулась посвежевшей и вскоре держалась наравне с мужчинами, ее глаза и щеки пылали. Она без жалоб ехала верхом от деревни до деревни.
Гефестион ехал рядом с остальными, глядя на гибкие, окутанные плащами фигуры впереди, мать и сын, сблизив головы, совещались, строили планы, поверяли друг другу свои замыслы. Его враг овладел полем битвы. Птолемей относился к нему свысока, едва ли сознавая это, без задних мыслей; его жертва, похоже, была самой тяжелой. В Пелле он оставил Таис, после всего лишь нескольких месяцев блаженства. А Гефестион, со своей стороны, поступил единственно возможным для него образом; как Букефал, он был частью Александра. Никто не обращал на него внимания. Ему казалось, что вот так они будут ехать вечно.
Они повернули на юго-восток, к высоким хребтам и водопадам между Македонией и Эпиром, с трудом преодолевая вздувшиеся реки, двигаясь кратчайшей, но трудной дорогой между высотами Грамма и Пинда. Прежде чем они поднялись на горную гряду, за которой истощались красные земли Македонии, пошел снег. Тропы стали опасны, лошади измучились; путники обсуждали, не лучше ли вернуться к Кастории, чем ночевать на открытом месте. Пока они совещались, к ним, мелькнув между буками, подъехал верховой и предложил оказать честь дому его отсутствующего хозяина: он был обязан остаться в Пелле, но прислал домой распоряжение принять беглецов.
— Это страна Орестидов, — сказал Александр. — Кто же твой хозяин?
— Не будь глупым, дорогой, — пробормотала Олимпиада. Она повернулась к посланцу: — Мы будем рады быть гостями Павсания. Мы знаем, что он наш друг.
В массивной старой крепости, окруженной густым лесом, которая высилась на отроге горы, им предложили горячую воду, хорошую пищу и вино, теплые постели. Жена Павсания постоянно жила здесь, хотя все служившие при дворе мужчины перевезли свои семьи в Пеллу. Это была рослая, сильная горянка, рожденная искренней и простодушной, но задавленная полузнанием. Ее муж, до того как они встретились, был когда-то оскорблен, неведомо где и как; его день еще придет; эти люди, враги его врагов, должны встретить радушный прием. Но против кого он мог объединиться с Олимпиадой? Почему здесь был наследник, полководец друзей? Молодая женщина устроила их как можно удобнее, но, оставшись одна на своей постели, в огромной комнате Павсания, где тот жил две-три недели в году, она слушала крик совы и волчий вой, и тени сгущались вокруг ее лампы. Ее отец был убит на севере Барделисом, дед — на западе Пердиккой. Когда гости на следующий день уехали, она спустилась в высеченный в скале погреб, пересчитывая запасы продовольствия и наконечники стрел.