Божественное пламя
Шрифт:
Он пробрался между телами спящих, об кого-то споткнулся; человек сонно выругался. Снаружи голый утес был окружен узким валом. Скала обрывалась прямо в море, далеко внизу вокруг валунов вскипал смутно поблескивающий прибой.
Александр узнал звук шагов за спиной и не обернулся. Гефестион прислонился к стене рядом.
— Что такое? Не можешь заснуть?
— Я проснулся.
— У тебя опять колики?
— Там воняет.
— Зачем ты пьешь эту собачью мочу? Я бы лучше лег трезвым.
Александр взглянул на него, как готовый заворчать пес. Его рука, опирающаяся
— Так больше продолжаться не может.
Гефестион нахмурился, вглядываясь в ночь. Однако он рад был это слышать, как ответ на вопрос, который страшился задать.
— Да, — сказал он. — Вряд ли может.
Александр поднял несколько каменных обломков стены и кинул их в мерцающие волны. Не показалось ряби, не донеслось ни единого звука, даже когда камешки ударялись о скалу. Гефестион оставался недвижим. Он просто был рядом, как велело ему предчувствие.
— Даже хитрость лисицы, — сказал Александр вскоре, — через какое-то время иссякает. И когда она принимается за старые трюки во второй раз, сеть уже наготове.
— Боги часто посылали нам удачу.
— Время истекает. Такое чувство, что впереди война. Ты помнишь, как Полидор со своими двенадцатью воинами пытался удержать крепость в Херсонесе? Множество шлемов маячили над стенами, двигались, сменялись. Я был так глуп, что послал за подкреплением, потерял два дня, помнишь? Потом камень из катапульты сбил один шлем, и стало видно, что он насажен на шест. Это должно было случиться, его время истекло. Мое время истечет, когда какой-нибудь иллирийский вождь перейдет границу по собственному усмотрению, чтобы угнать скот или отомстить, и Филипп поймет, что я тут ни при чем. Мне не удастся одурачить его после этого, он меня слишком хорошо знает.
— Ты все еще мог бы возглавить набег, еще не поздно передумать. Если немного отойдешь в сторону моря и будешь действовать с меньшим размахом… При всех его заботах маловероятно, что он разберется в действующих лицах нашего представления.
— Как я могу это знать? Нет, я получил предостережение… род предостережения… у Додоны.
Гефестион молча воспринял новость. Больше этого Александр никогда не рассказывал ему об оракуле.
— Александр, твой отец хочет, чтобы ты вернулся. Я знаю. Поверь мне. Я все время это знал.
— Хорошо. Тогда он должен сказать это моей матери.
— Не только из-за войны в Азии. Ты не хочешь и слышать об этом, но он тебя любит. Тебе могут не нравиться проявления этой любви. Еврипид говорит, у богов множество лиц.
Александр опустил руки на расколотый камень и весь обратился во внимание.
— Еврипид писал для актеров. Множество масок, я бы сказал, да, масок. Одни привлекательные, другие — нет. Но лицо одно. Только одно.
Метеор с желто-зеленой пылающей головой и бледнеющим красным хвостом прочертил полосу в небе и упал далеко в море. Гефестион быстро скрыл радость, как прячут осушенный наскоро кубок.
— Это предзнаменование для тебя. Ты должен решиться
— Я проснулся; вокруг смердело, как в выгребной яме.
Между камней стены пророс стебелек бледного цветка; Александр не глядя вертел его в пальцах. Словно огромная гора свалилась с его плеч. Это не принесло радости и было похоже на первые приметы смертельной усталости. Бездействие… он мог вынести все, кроме бездействия. Гефестион почувствовал, что может дать нечто большее, чем любовь.
— Сегодня ночью, — сказал он ровно. — Ждать нечего, ты знаешь.
Александр не двинулся; казалось, однако, что он собрался, сжался в комок.
— Да. Первое, я трачу время без всякой пользы. Я не чувствовал этого раньше. Второе, несколько человек — и царь Клит, полагаю, один из них — захотят отослать отцу мою голову сразу же, как только убедятся, что не смогут использовать меня в борьбе с ним. И третье… Он смертен, никто не знает, когда пробьет его час. Если он умрет, а я буду за границей…
— И это также, — сказал Гефестион спокойно. — Что ж, как скажешь. Ты хочешь вернуться домой, он хочет, чтобы ты вернулся. Вы смертельно оскорбили друг друга, никто не желает заговорить о примирении первым. Значит, нужен подходящий посредник. Кто бы мог стать им?
Твердо, словно решение уже было принято раньше, Александр сказал:
— Демарат Коринфский. Он любит нас обоих, он будет рад важному поручению, он хорошо справится. Кого мы за ним пошлем?
Выбор пал на Гарпала, с его печальной изящной хромотой, смуглым подвижным лицом, быстрой улыбкой и милой серьезной предупредительностью. Они проводили его до границ Эпира, из опасения перед разбойниками; но письма при нем не было. Сущность его миссии была такова, что все письменные свидетельства казались немыслимыми. Он взял с собой только мула, перемену одежды и свое золотое обаяние.
Филипп с удовольствием узнал, что его старый друг и гость Демарат, приехав по делам на север, собирается навестить царя. Он расстарался с ужином и, чтобы оживить его, нанял артиста для танца с мечами. Когда ужин был съеден, а танцор удалился, друзья сели за вино. Коринф собирал сплетни со всей Южной Греции, и Филипп тотчас осведомился о новостях. Он слышал о каких-то разногласиях между Спартой и Фивами; каково мнение Демарата?
Демарат, почетный гость, гордящийся своим положением, ловко воспользовался намеком и покачал своей благородной, блистающей сединами головой.
— Ах, царь! От тебя ли я слышу упрек грекам, не живущим в согласии! Ведь твой собственный дом объят войной.
Филипп, в голове которого еще не помутилось от винных паров, резко скосил на гостя свой единственный черный глаз. Опытный дипломат, он уловил особую нотку, приступ к какому-то делу первостепенной важности. Он сделал вид, будто ничего не заметил.
— Этот мальчишка. Он вспыхивает от одной искры, как сухая щепка. Глупая болтовня пьяного наутро заслуживала бы только смеха, если бы мальчик сохранил здравый ум, с которым родился. Но он взбесился и побежал к своей матери, а ты знаешь ее.