Божественный и страшный аромат

Курвиц Роберт

«Давай танцевать!» — по-девчачьи взвизгивает Добрева. Она поднимается и идет. Абаданаиз следует за ней в волны, и черная вода плещется вокруг его лодыжек.

— Ты это слышишь? — спрашивает Тереш Хана.

— Как будто бы что-то звенит, да?

— Ага, — Тереш снимает свечу с гвоздя на ободе колеса и указывает ей в полутемное пространство комнаты. Осторожно ступая по половицам, они с благоговением проходят в дальний конец зала. Шаг за шагом из темноты появляется микшерный пульт с рядами слайдеров, монолитные динамики, возвышающиеся до самого потолка по обе стороны от него, и, наконец, сидящий за ним молодой человек в модной спортивной куртке. Его кудрявые волосы прижаты к голове складной дужкой наушников. Подбородок Ульва вздрагивает в одном ритме со звуками, но глаза у него закрыты, лицо застыло от напряжения.

—

Господин Ульв? — почти беззвучно шепчет Хан. — Простите, не…

— Шшш… — молодой человек прикладывает палец к губам. По-прежнему не открывая глаз, он так сильно хмурит брови, что кажется, будто из-под его век расходится взрывная волна.

— Пожалуйста… не портите… мое интро, — произносит Изи-чиль, так, будто изнутри на его зубы, как на плотину, давит огромная река, превосходящий человеческие силы груз восторга, предназначенный ему одному. Он указывает пальцем на микшерный пульт, где десятки и десятки слайдеров мучительно медленно сдвигаются вверх.

— Это самое важное… место.

Хан аккуратно кладет конверт на студийный монитор, туда, куда указывает подрагивающая в такт рука Изи-чиля. Тереш отступает, пятясь, — медленно, будто на складе взрывчатки. Он успевает прочесть имена девочек на конверте. Благодаря полицейской выучке он замечает, что их на самом деле два: под конвертом девочек прячется еще один. Но что написано на нем, Тереш не видит. Он ничего не говорит, а когда они вместе с Ханом на цыпочках идут к выходу, звон бубенцов вокруг становится громче, чем звуки энтропонетической катастрофы за стенами дома, и Тереш замечает, что одно приходит в странную гармонию с другим. Тереш и Хан пересекают минные поля из рухляди. Звук у них за спиной разрастается, точно взрыв, замедленный ружейный выстрел, совсем как тогда, восемьдесят лет назад. Крас Мазов стоит в дверях своего кабинета, черно-белый, как в хронике. Из его рта поднимается пороховой дым, а снаружи, в саду перед Дворцом Государственного Собрания, бушует толпа контрреволюционеров. Но Крас Мазов больше не слышит вероломного голоса этого мира: в зеркалах его кабинета звенит интро.

«Ну, что там с конференцией по дизайну? Оре Окерлунд говорил, что не видит в войне ничего плохого. Помнишь Оре? Когда-то я сделал ошибку, посадив его рядом с собой на фотосессии для дизайнерского журнала. Теперь все думают, что он тоже сделал что-то интересное. Включая его самого. Он считает, что война в наше время — это своего рода хэппенинг, медиа-эксперимент. Нет, я не могу совсем исключить такой вариант: может быть и так. Он предпочел бы называть это "сдвигом парадигмы". — Йеспер расхаживает по номеру на последнем этаже "Хавсенглара" и репетирует сам с собой: — Знаешь, после того как он ушел из бюро… он совсем заблудился в этой жизни. Он ведет колонку музыкальных обзоров в "Дагенс". А сам давно оглох от кокаина! Серьезно, такое бывает, у него уже два раза было прободение носовой перегородки. Вы бы его видели! Просто ужас. Нос, как у свиньи. Как он пишет рецензии на музыку, если он глухой? Он не слушает ее сам, а просто читает иностранных обзорщиков. Его система оценок снимает один балл для рока, а диско накидывает, как сказал бы ты, Хан, два сверху».

Йеспер останавливается у кровати и благосклонно кивает бежевому столику в форме куба: «Что я делал в Лемминкяйсе? Да так, ничего, встречался с ребятами, это был полный сюр, но в целом недурно, мне понравилось. Ёлки, снег, конец света. Что, милая? Зачем мы вообще туда поехали? Ну, смотри. Там живет один специалист. Его зовут Ульв, и он устраивает вечеринки для самого себя. Такие, как он — редкость. Обычно людям, чтобы зажечь, нужен кто-то еще. Иначе неинтересно. А Ульв не такой. Ему никого не надо, ему хорошо и так. Потому его и называют Изи-чиль. Вот представь: вечером берешь себе выпить, ставишь пластинки, танцуешь, болтаешь сам с собой. Вроде как я сейчас. Только круче. Утром нормальные люди идут на работу, а ты еще чилишь». — Йеспер отдергивает занавески с оборками; снаружи за балконным окном темное пасмурное небо. На балконе видны влажные следы

от капель.

«Что? Ах да… Ну, это всегда так. Так вот, он говорит с умершими. Да, именно так — разговаривает с мертвыми. Они приходят, когда он ставит им Ван Эйка и старого Ритвельда. Вот почему он такой одиночка. Нет, зайка, Факкенгаффа он терпеть не может. — Щелкает дверная ручка, и Йеспер ступает на застеленный циновкой балкон. — Он связывается с ними через Серость. Что бы это ни значило. В общем, ты понимаешь, почему это нас так зацепило. Эта идея. Да, это из-за тех девочек. Точно, ха-ха-ха!» — Именно отсюда Дирек Трентмёллер наблюдал за ними в тот день. Странно. Он бы не сказал, что здесь как-то особенно жутко. Самый обычный гостиничный номер. Слишком много морских пейзажей на стенах, циновки в коридоре отвратительны, а обои… ну, лучше, чем ничего. В остальном всё тип-топ, элегантность пятидесятых. Йеспер смотрит с балкона вниз. Там мокнет под дождем Шарлоттешель, осенняя волна омывает пляж. Балкон высоко, под самым небом, на двенадцатом этаже. Йеспер стоит там один. Он разводит руками: «Не будь наивной, конечно же, нет. Но шоу было впечатляющим. В их деле, в колдовстве, шоу — это самое главное. Относись к ним как к артистам. Ну что? Куда пойдем ужинать? Нет-нет, я правда не хочу больше об этом говорить».

Прежде чем уйти, Йеспер ненадолго останавливается в самом центре номера 1212 в отеле «Хавсенглар». Обивка дивана зеленая, как мох, шторы с оборками кажутся абрикосово-кремовыми в мягком свете торшера. Нет, он совсем не против такого. Кругом равномерно серый мир, а в середине дремлет уютный женственный шик комнаты. Воплощение мещанской мечты. Йеспер стоит с распростертыми руками, словно ожидая, что что-то произойдет. Он с вызывающим видом делает несколько шагов и замирает, уронив руки вдоль тела. На кубе прикроватного столика поблескивает шкала радиоприемника, тикают часы, шторы перед распахнутой балконной дверью раздуваются, как парус.

«Пожалуйста», — говорит Йеспер и смотрит на комнату, на ее чистые стены и высокий потолок. Но ничего не происходит. И перед тем как выйти и отправиться на пляж, дизайнер разочарованно бросает комнате: «Пошлятина».

Йеспер уверенным шагом идет по мокрому песку. Камыши шуршат на холодном ветру поздней осени. Обрыв, где они любили сидеть мальчишками, теперь совсем заросший, синеет вдалеке за завесой водяных брызг. Тонкая белая доска для серфинга, будто меч, вонзается в осеннее небо. Йеспер поднимает свою красавицу над головой. Он бросает презрительный взгляд на виндсерферов в воде. Два часа мокнешь в гидрокостюме, чтобы в итоге влезть на какую-нибудь захудалую волну вместе с десятью такими же слабаками. Нет, у Йеспера есть свое особое место. Он уже чувствует, где-то глубоко в груди, как там вздымаются волны, дожидаясь его.

Юбка белеет в полумраке под соснами, развеваясь вокруг тонких ног четырнадцатилетней девочки. Мальчики идут вперед, следуя за знаменем Шарлоттиной юбки. Сколько еще до конца пути? Они никогда раньше не были в этой части соснового леса, где песчаные дорожки исчезают в темной зелени черничных кустов. Давно остались позади знакомые места, подвесные мосты и дорога к обрыву. Они идут в сумерках, в тишине, лишь изредка прерываемой разговором. Тени тянутся всё дальше по холмам, и стена деревьев впереди понемногу расступается.

Перед ними открывается поле, волнующееся под соленым морским ветром. Низко над полем висит солнце цвета красного апельсина. Море дикой руты шелестит, когда его рассекают одетые в гольфы ноги Шарлотты. Шесть длинных, похожих на стрелки, теней скользят по полю, девочки бегут налегке, а мальчики торопятся вслед за ними. Неужели это еще Шарлоттешель — поле, по краям которого встает колышущийся на ветру тростник? Там, где светло-коричневая сухая трава сменяется мелким белым песком, Молин останавливается и сбрасывает туфли. Стоя рядом с Ханом, она вдыхает морской воздух всей затянутой в платье грудью. У горизонта в голубом зеркале воды горит второе солнце, разбитое на части мелкой рябью, будто взрывом. Над водой тянутся рваные ряды похожих на кляксы облаков, почти черных против света. Все шестеро стоят среди камышей, приставив ладони к глазам, и тростниковые гиганты кланяются им, благоговейно воздев руки.